Отблески костра погасли позади, но я по-прежнему слышал шум и не чувствовал себя одиноким. Трава под босыми ногами была уже прохладной, а земля под нею – все еще теплой, прогретой за день… Я вышел на склон холма – третьего от нашего – и, легко взбежав на вершину, остановился.
Почти полная луна заливала равнину серебром. Ковыль катился волна за волной, вперемешку – свет и тень, отчего степь казалась живой, шевелящейся. Ни в одну сторону, сколько хватал глаз, не было видно человеческих огней; на востоке я различил все еще видную темную стену леса вдоль Миссисипи, из которого мы вышли.
Я вновь повернулся на запад – и, вздрогнув, напрягся – мне показалось, что чуть ниже по склону стоит человек. Но уже в следующий миг я расслабился – лунный свет превратил в человека каменную глыбу, гранитный выход…
Хотя – нет! Не лунный свет. Я подошел ближе к камню и убедился, что зрение меня не обмануло. Когда-то, очень давно, человеческие руки обработали его. Правда, с тех пор над ним потрудились еще и солнце, жара, ветер, дождь и холод, но все равно было видно, что изобразил когда-то мастер.
Широколицый мальчишка постарше меня стоял, уверенно разведя ноги и опираясь правой рукой – на уровне груди – на рукоять бастарда. На левой, согнутой перед правой, сидела охотничья птица. Голову покрывал шлем с наносником и выпуклыми надглазьями, из-под него падали волосы. Ноги статуи вырастали прямо из камня, и, присев, я различил на нем буквы, похороненные в зауми готических завитков:
ADHONORES
– Ад… хонорес… – призвав на помощь все свои знания, прочел я. – Ад хонорес… Ради чести, если по– латыни… – Я встал с корточек и, положив руку себе на бедро, посмотрел в ту сторону, куда смотрел каменный мальчишка. – Ради чести…
Я не знал, кто и когда он был. Во всяком случае, он пришел из тех времен,
Но слова, выбитые на граните – под ними я мог подписаться.
Я стоял с трех до пяти вечера вместе с Раде и Анри. Было еще совсем темно, когда Сергей растолкал меня.
Луна торчала где-то на юго-востоке. Было холодно, особенно если учесть, что я вылез из-под плаща во сне и не нашел его. Раде где-то неподалеку с хряском и воем зевал. Анри не было слышно.
– Проснулся? – уточнил Сергей. – Тогда я ложусь, давай. Все тихо… Да, роса легла. Обуйся…
Роса в самом деле легла. За мной оставалась черная дорожка. Я чуть не налетел на Анри – он сидел на корточках и, вздрагивая, умывался этой росой.
– Помогает? – осведомился я. Анри фыркнул, кивнул:
– Ага, я уже проснулся…
– Ну тогда подкинь дровишек в костер, а мы посмотрим, что и как вокруг. – Я на ходу нацеплял росы в ладони, вытер лицо. – Раде!
Он подошел, бесшумно ступая, предложил:
– Пройдемся, глянем туда-сюда.
– Угу. – Я махнул рукой и, на ходу затягивая ремни «сбруи», зашагал вокруг холма. Раде двинулся в другую сторону, я услышал, как он засвистел что-то явно народно-македонское. Костер разгорелся ярче – Анри до него добрался наконец.
Я отошел подальше, постоял под прикрытием склона холма, ожидая, пока привыкнут глаза. Нет, ничего опасного или необычного в степи не было. Я постоял еще, зевнул, передернул плечами и широко зашагал назад.
Раде вернулся одновременно со мной. Анри устроил возле костра несколько охапок хвороста, на которые вполне можно было сесть. Мы и сели, помолчали, низачем протянув руки к огню. Потом Анри сказал:
– Анекдот вспомнил. Димка сегодня рассказывал, то есть вчера, пока шли… Кто такие хохлы?
– Украинцы, а что? – не понял я.
– Ну, анекдот же… Двое хохлов идут по лесу. Один над другим подшутить решил, как гаркнет: «Урса!» Второй аж присел: «Дэ?!» Первый смеется: «Здрыснув, а?!»
А тот в ответ: «Да тэ ж я з яросты!»
Анри ухитрился даже воспроизвести украинский акцент. Мы посмеялись, снова немного посидели, и Анри, вздохнув, немного смущенно сказал:
– Там, у американцев, у Сэма… такая девчонка была… Фредди, Фредерика. Я чуть с ним не ушел из-за нее.
– Чего ж не ушел? – лениво спросил Раде, сцепляя пальцы и потягиваясь. Анри вздохнул:
– Да ну…
– Ну, к нам бы ее переманил.
– Не успел, – признался Анри.
– Ну, хоть повалялся с ней? – продолжал допытываться Раде.
Анри густо покраснел и кивнул. Потом признался:
– Думал, что ничего не получится.
– Получилось?
– Вроде да…
– С высоты своего сексуального опыта… – начал Раде, но я его безжалостно перебил:
– Полученного не так давно, а?
– Ладно тебе… – добродушно отмахнулся он, но тему не продолжил, задумался о чем-то. Его девичьи красивое лицо стало угрюмым.
– Ты чего? – тихо спросил я.
Раде поморщился, потом сказал:
– Да… Слышал, наверное? Югославии-то моей больше нет. Война там идет. Настоящая гражданская…
– Слышал, – отозвался я.
Раде поморщился снова и добавил:
– Понимаю, что ко мне это отношения уже не имеет, а все равно тошно…
– А я когда узнал, что Союз накрылся, то как-то слишком даже спокойно воспринял, – вспомнил я, вставая. – Ладно, Анри, ты посиди, а мы еще пройдемся, посмотрим…
– У тебя отец ведь был шишкой? – уточнил я. Мы стояли и смотрели на степь.
Раде кивнул. Потом признался:
– Знаешь, ты мне сперва очень не нравился.
– Ты мне тоже, – ответил я так же искренне. – Не из-за отца, конечно… Смотри, вон бизоны пасутся… Или спят?
– Поохотиться бы на них, – заметил Раде.
– Еще успеем, – кивнул я.
Весной тут, наверное, течет река. Но сейчас из-под моих ног облачками поднималась тонкая серая пыль, слоем оседавшая на одежде, коже и волосах. Нестерпимо пекло стоящее в зените солнце.
Воды не было вторые сутки. Только то, что во флягах, пока полных на две трети.
Андрей помог мне подняться на обрыв, бывший речным берегом, мы вместе вытащили Видова и Мило.
