переключатель, и пожалуйста – сто двадцать ударов мясорубкой по наиболее уязвимым местам. Через некоторое время Ариэлль обрела-таки дар речи и заявила, что отныне Энлиль Сироткин – враг всей Эльфийской Ортодоксальной Лиги и лично ее, Ариэль. И они будут преследовать его всегда, при свете Солнца, Луны, звезд и других светил. Преследовать до тех пор, пока не настигнут, пока не свершится справедливое возмездие и прах этого негодяя не смешается… Дальше пошли сплошные жестокости. Самое мягкое наказание, обещанное Ариэлль Сироткину, заключалось в сдирании кожи и переплетения в эту кожу Священной Таблетки. Я же говорю, девчонки гораздо жестче парней, им только дай волю, со всех кожу сдерут, с помощью мясорубки. А тут еще сработал известный психологам эффект замещения – и девчонки в своем озверении набросились на меня, хотя я ко всем этим безобразиям имел весьма опосредованное отношение. Но им надо было кого-то замочить, вот они и решили замочить меня. К тому же преступление Сироткина усугубилось тем, что он не просто обгадил все, включая Священную Таблетку, он еще увел Силуяна. Силуян отсутствовал. Единственный конь Эльфийской Лиги был угнан главарем конкурирующей организации. Это был удар. Ариэлль быстренько собрала свой Эльфийский Совет прямо в оскверненном дворике, и, как я ни взывал к их справедливости и соблюдению принципов международного права, они быстренько приговорили меня к позорному столбу – и тут же к этому самому столбу привязали, намереваясь предать казни самой жестокой и изощренной. Я уже оплакивал свою короткую жизнь, мне уже даже казалось, что зрю я сквозь дымку грядущего зеленые луга и остальные кисельные берега, и приближалась ко мне уже девочка с косой… Как вдруг Судьба вмешалась. Не знаю, правда, насколько это была Судьба в ее чистом, дистиллированном виде, сдается мне, что к этой Судьбе приложил свою бойкую руку мастер Энлиль Сироткин, подлил он девчонкам в кашу раствор мыла, накрошил кишковорота или еще чего учинил паскудского, не знаю. Но на всех эльфов разом напало желудочное расстройство, причем наиболее жесткой разновидности, когда о забавах возле позорного столба и не думаешь вовсе, а думаешь исключительно о том, как бы не кашлянуть слишком громко. Одним словом, на длительное время я оказался предоставлен самому себе, и время это я терять не стал, отвязался от позорного столба и дернул по болотам. Погони не было. Вот такие приключения… – заключил Коровин. – Судьба, как всегда, ко мне благоволила, Судьба – она выше всяких там Эльфийских Лиг. Неизмеримо выше.
– Настоящая Судьба? – удивился Кипчак.
– Настоящая Судьба, мой зеленый друг, самая что ни на есть настоящая.
И едва Коровин сказал это, как дно корзины пробило толстенное, в несколько рук толщиной копье. Копье прошло точнехонько между Коровиным и Кипчаком, прокололо потолок и вонзилось в брюхо дирижабля.
Еще копье выбило из рук Коровина чашку, гуща разлетелась по потолку замысловатым веером.
– Мама… – сказал Кипчак.
– Мама, – сказал Доминикус.
– Я же говорил! – Коровин торжественно указал на гущу на потолке. – Я же говорил, что чего-то здесь не так!
Гуща сия приобрела легко угадываемые очертания дракона.
Я открыл окошко и выглянул. Прямо под нами тянулась тундра.
Невысокий кустарник и алые пятна иван-чая. Маленькие прозрачные озера. Красота. Дорога, тянущаяся к горизонту, на ней сани с широкими полозьями, какие-то животные, похожие на крупных собак… Олени.
– Там олени, – сказал я Коровину. – Зачем сани летом?
– Какие еще к черту олени?! – крикнул Коровин. – Какие сани? Они пробили дирижабль!
– Это неприятно, – сказал я. – Но они будут свою рогатку полчаса перезаряжать, мы успеем…
Над головой у меня щелкнуло. Я влез на лесенку, откинул люк. Суперкопье врубилось в бок дирижабля. Материя разошлась и продолжала медленно распарываться по швам. С характерным треском. Я сразу понял: что-либо сделать вряд ли удастся, дирижабль погиб.
Спустился в корзину.
Коровин тоже уже все понял. А может, почуял своим эльфийским чутьем, что корабль идет ко дну. Он собирал в большую корзину шмотки и Доминикуса, Доминикус собирался с трудом, недовольно мяукал и уминался между тряпками и горшочками с вареньем.
Кипчак невозмутимо отбирал полезные вещи. Оружие, припасы, инструменты.
– Зря ты туда банок напихиваешь, – сказал я Коровину. – Вряд ли посадка будет мягкой. Получится из твоего Доминикуса кошачий паштет, потом не склеишь.
– Ты прав, – согласился Коровин. – Безопасность прежде всего.
Коровин принялся выкладывать банки, открывать и заглатывать их драгоценное содержимое. Варенье текло по подбородку, заливалось под рубище и разбрызгивалось по сторонам.
– Зря ты так делаешь, – сказал я. – А вдруг тебе проткнут желудок? Тогда варенье вытечет в кишки, умрешь страшной смертью.
– Здесь нет хирургов, – возразил Коровин. – Так что все равно – с вареньем или без. А варенья жалко. Врагам достанется ведь…
И он сожрал еще банку.
Дирижабль издал вздох и накренился.
– Дифферент на нос, – сказал я. – Сейчас будем падать.
– А может… – предположил Кипчак.
– Никаких может. Только падать. Я бы на твоем месте занимал самое безопасное место.
– А где здесь самое безопасное место? – жадно спросил Кипчак.
– Нигде, – ответил я. – В подобных случаях принято говорить «спасайся, кто может». Но в наших условиях спасаться некуда. Предлагаю тебе начать паниковать.
– Как? – вмешался Коровин.
– Тебе видней.
Я уселся в кресло. Надо было бы пристегнуться ремнями, но пристегиваться было не к чему. Дирижабль накренился еще сильнее. Не только на нос, но еще и на борт.
– А может, прыгнем? – предложил Коровин.
– Коровин, это лягушка почти вся состоит из воды. В тебе воды несколько меньше, больше другого. Поэтому не обольщайся: ты если шмякнешься, то шмякнешься по полной программе. Так что, вообще, расслабься…
– А пошел ты! – Коровин нервно высунулся в окно. – Падаем! Мы падаем вниз!
– Коровин! Падать вверх затруднительно…
Дирижабль накренился сильнее. В сторону носа покатились мелкие предметы.
– А! – крикнул Коровин.
Кипчак встречал опасность с холодной улыбкой, сквозь которую были видны стиснутые зубы.
Коровин все-таки мелко запаниковал. Его повело вниз, он врезался в холодильник и оказался густо засыпанным свежеморожеными лягушками.
Дирижабль набирал скорость. В окнах свистел ветер, над головами трещала раздираемая обшивка, за спиной гудели баллоны, пытавшиеся вбросить в полости дирижабля летучий газ. Я сидел в кресле и ждал удара. Коровин попытался выбраться из-под лягушек, но крен усилился, и он не смог двинуться с места.
Начал орать Доминикус, это добавило нашему падению изюминки.
– Коровин! – крикнул я. – Ты не мог бы спеть мне что-нибудь бодрое? Про Неаполь? Про далекие страны?
Но Коровин не смог спеть ничего. Ни бодрого, ни мрачного. Дальше он только молчал и хрюкал.
Так мы и падали.
Глава 10. Поэтический дристаж
Трибуны притихли.
Трибуны притихли, на арене объявился человек, которого я видел вчера мельком.
Пендрагон. Сам Пендрагон.
Хорошее начало.
Пендрагон остановился в центре арены и воздел руки.
– О, други! – произнес он скорбно-торжественным голосом. – Много лун прошло с той поры, как пал,
