– Возможность все еще неопределенная.
– Уточняй привязку. Быстрее.
– Круизный звездолет 'Двенадцатый рубеж'. Движение по мировой линии без фатального исхода.
– Возможность организации фатального исхода?
– Усиливаю контроль. Возможность реальна.
– Ожидание?
– Пятнадцать минут местного, три часа мирового времени. Возможность регрессии в параллельной линии.
– Принято.
Дальше пауза, и вдруг:
– Актуализация.
– Воздействие?
– Успешное.
– Объект?
– Звони куратору. Объект потерян. Время отделено от пространства.
Набирается номер – мерное «пик-пик-пик» мобильника:
– Модест звонит. Писатель Татарчук погиб. Да, обстоятельства те же. Да, можно оформлять.
Долгая пауза, и вдруг новый диалог:
– Активизация в параллельной линии.
– Объект?
– Не знаю. Параметры его. Возможность инверсии.
– С кем?
– Объект Дейншнизель.
– Время?
– Ориентировочно. Двое суток в местном будущем. Ноль в мировом времени.
– Тяжесть возмущения в общемировой линии?
– Пренебрежима.
– В параллельной линии?
– Абсолютная неопределенность.
Вдруг, как будто даже другим голосом, по-человечески злорадным, второй произносит:
– У Лингонов будут проблемы.
И оба начинают хохотать, словно каркают.
Опять долгая пауза и:
– Объект на контроле. Нештатное возвращение. Звони.
Опять «пик-пик-пик», пауза.
– Не отвечает.
– Отложим. Иду принимать объект…
Да-а, на Сеню было жалко смотреть. Он сопел, тер щеки; то закатывал глаза к потолку, то нехорошо глядел на диктофон, будто тот был в чем-то виноват.
На пленке сенино возврашение «выглядело» совсем не так, как он это описывал. Было много шуму – Сеня бился в истерике: сперва просто матерился бессвязно, потом кричал неразборчиво. Я разобрал только 'ну почему, почему мы все такие?!' – это он повторял несколько раз, потом – 'ненавижу, с-суку!' и еще что-то в том же роде. Потом его, действительно, стошнило…
Тут наш Сеня коршуном схватил со стола диктофон и хотел было запустить им прямо в окно, но Эдик с завидной быстротой перехватил его руку. Забрал диктофон, выключил, бросил на стол.
– Вот такие дела, парни. Ну что? Какие будут соображения?
Мы молчали. Я, если честно, испугался за Сеню – очень уж неважно выглядел наш лауреат. Бледный, губы трусятся. Схватился было за коньяк, но поставил обратно, видно, все ему поперек горла встало.
– Что, нет соображений? – словно не замечая сениных соплей, осведомился Эдик. – Кстати, Семен, как на самом деле назывался твой 'Титаник'?
Сеня шумно перевел дух. Наконец, буркнул:
– Да хрен его знает… Не помню.
– Не «Титаник», конечно, – констатировал Эдуард. – Я надеюсь, вам уже все понятно?
– У меня пиво в холодильнике, – почему-то извиняющимся тоном ответил я. – Принести?
– Ну, если тебе от этого станет легче, то принеси, – разрешил Эдик.
Я пошел на кухню. Эдик поднялся вслед за мной.
– Слышишь, старик, может Семену этого не говорить?
– Чего? – все еще не понимал я.
– Что его использовали, как 'торпеду'?
– Какую торпеду?
– Это так на зоне называют заключенного, который проиграл в карты свою жизнь, – пояснил Эдик. – Его жизнь принадлежит выигравшему. И тот использует его как убийцу-смертника для какого-нибудь своего врага.
– Это что, правда?
– Натуральная. А если «торпеда» – «петух», используют, чтобы, законтачить, то есть, «опустить» какого-нибудь «авторитета». Бросается тот ему на шею, лобызает. Все, «авторитет» теперь тоже «петух». А «торпеду» за это убивают. Теперь понимаешь?
– Нет.
Эдуард вздохнул:
– Понимаешь, Викулыч, мы, писатели, себя сами превращаем в «торпеды». Ради признания, славы, тиражей. Если бы Сеня не стал в душе «торпедой», разве бы он пошел на Банную, решился бы себя простимулировать? Ну, не держи зря открытым холодильник, доставай пиво.
Я протянул ему бутылку. Эдик принял, пальцами снял крышку, глотнул.
– Давай, тебе открою.
Я подал свою.
– На, держи. Ну что, понял, наконец?
– Так что, он фээсбэшникам продался?
– Да, плохо быть по пояс деревянным. Мэмэмам. То есть, Модесту и Матвею. Два «мэ». А еще точнее, тому, или тем, кто их сюда послал.
– На Землю?
– Наконец-то. В нашу Вселенную, Викулыч, фантаст ты гребаный.
– От фантаста и слышу, – буркнул я.
– Принято. Ладно, пошли утешать нашего лауреата. Захвати еще бутылочек.
Сеня наполеоном расхаживал по комнате.
– Они мной управляли! – твердо сообщил он. – Вы же слышали?
Управляли. Это не я. Они меня перекинули со свадьбы на звездолет, они мне марсианина подсунули. Дурью накачали. Это не я хотел курить, это они меня заставили. Совершенно ясно, что механик тоже был подослан, и террористы…
– Говоришь, заставили? – жестко спросил Эдик. – А о чем ты хотел писать, помнишь? В романе?
– Так то в романе…
– Вот бы и писал в романе, – Эдик, похоже, разозлился.
– Вы что это, мужики? Я не понял. Вы что? Викула, скажи? Ведь я пострадал, зачем он так на меня?
– Затем, что ты, засранец, людей погубил. Живых людей, понял? Ради сюжетика.
– Почему это живых? – вскинулся Сеня. Голос его зазвенел: – С чего это ты взял, что живых? Это все виртуальное.
– А куда ты исчезал из Машины? В чьей одежде вернулся? Куда мэмэмы исчезли? В тартарары?
– Почем я знаю?! Я не ученый, я писатель! Называется – стимулятор, я и стимулировал!
– Ну а там сердце не дрогнуло?
Сеня сник.
