– Ага, отпускает. Теперь крепкого зеленого чая, чистой заварки, – Викула налил заварки. – Пей.
– Что же это получается, а? Викула? – Эдуард брезгливо глянул на чашку с чаем. – Что за бардак такой? Был у меня друг – стал марсианский оборотень, была дочь…
– Ну-ну-ну, Эдик…
– Ты знал про нее. Давно?
– Я только на Марсе об этом узнал.
– На Марсе… – Эдуард трезвел на глазах. – Ну что там, на Марсе?
– Ты знаешь, я сперва думал, что хорошо… Замечательно там. Мне и сейчас так кажется. А все-таки…
– Что все-таки? – настойчиво переспросил Эдуард.
– Людей жалко, все-таки. Здесь, на Земле.
Эдуард пошарил по карманам и спросил отходчиво:
– У тебя сигарет нету?
– Ира покуривает. Только у нее дамские.
– Давай что есть…
Викула принес пачку.
– Гадость, – вынес вердикт сигаретам Эдуард, – с ментолом. Ладно, пойдет. А водка есть?
– Водки не дам, – отрезал Викула. – Герой.
– Я ее обидел. Впервые дочь обидел. Не знаю, где ночью шлялся. На скамейке заснул, что ли? Черт, не помню, – он вдруг полез в карман брюк и выгреб пачку магнитных карточек для метро. – Кажется, я там подрался. Надо московские новости посмотреть. Я ведь убить мог…
Викула вдруг почувствовал словно бы легкую усталость и прикрыл глаза. И ему все увиделось: окошко кассы разбитое – должен же был Эдик каким-то образом взять карточки; милицейский патруль – вырубил их мгновенно; компания скинхэдов на платформе – летели выбитые зубы, хрустели челюсти, брызгами летела кровь. Но убитых не было. Контроль есть контроль.
– Нет, Эдик, все живы, – успокоил Викула.
– Почем знаешь?
– Да после Марса… Организм ни сна, ни пищи не требует. А чем срать прикажешь? А если не есть, не срать – заподозрят. В темноте вижу как днем. И, кажется, ясновидение подцепил. Ты звонишь – а я уже знаю, что это ты. Если сейчас, с утра пораньше, позвонит Сеня и начнет допытываться про «Бодриус» – значит, точно – подцепил.
– Кого я уделал?
– Двух патрульных милиционеров у кассы метро и…
– А! Точно. В серых бушлатах… Их я просто положил.
– И штук восемь скинхэдов на перроне.
– Ну, этих уродов не жалко…
– Да, кости трещали.
– Слушай, Викула. Значит, выходит, что ты не совсем человек?
– Ну… – Викула замялся.
– Ну, раз срать не можешь – значит не человек?
– Ну, значит, не человек, – согласился Викула.
– Ну и как оно?
Викула подумал и ответил:
– Приходится делать над собой усилия. Засыпаю по команде самому себе, как робот.
– А с женой как?
– Еще не пробовал. Не хочется что-то. Может, что и вообще не хочется.
– Вот оно что, – Эдуард тоже подумал немного и спросил: – А как же этому сукиному сыну удалось мне внука заделать? По команде, что ли?
– Это случай особый. Здесь любовь. Вообще, у марсианцев такого не бывает. А вот у перса было, он мне рассказал. Через двести лет, как стал марсианцем, прибыл он на Землю, по делам. На самом деле его совесть замучила, что сбежал на Марс. Понял, что Заратустра послал ему испытание, а он его не выдержал. Он-то стал настоящим марсианцем, но благоговение перед Заратустрой в нем осталось. Искупить хотел, что ли? Может, на этой почве и влюбился. Дочь жреца ему глянулась, в Египте дело было. В общем, искупил. Дело закончилось плохо. Пришлось ему их – жену и ребенка, на Марс забрать. Из-за таких, как ты. Ксенофобов. А на Марсе обычным людям долго нельзя, они там с ума сходят. Марс сам отбирает, кто ему подходит.
Эдуард, слушавший с осоловелым видом, вдруг встрепенулся:
– Значит, Рите на Марс нельзя. А она знает?
– Кажется, да.
– Вот оно что. А ее Роман?
– Может быть любовь к твоей дочери – единственное настоящее, человеческое, что в нем осталось.
– А ребенок?
– Спроси что-нибудь полегче… Стоп, у перса это был обычный человек. Из астрала.
– Чего?
– Неважно. Человек он и есть человек.
– Не оборотень?
– Откуда мне знать. Подрастет – увидишь.
Эдуард хотел сказать что-то энергичное, но тут тихо заверещал кухонный телефон. Эдисоновское чудовище Викула на ночь отключал.
– Это Сеня.
Викула взял трубку. Точно, звонил Сеня. Интересовали его исключительно истоки викулиного успеха в «Бодриусе», все в точности, как увиделось ночью Викуле. Эдуард прислушивался к разговору, пытаясь уловить сенины реплики. Викула специально держал трубку не у самого уха, слегка повернув ее к Эдику.
– Изволь убедиться – ясновидящий, – сообщил Эдуарду Викула.
– Перестрелять бы вас, пока не поздно…
– Бесполезно. Вещественное воздействие для нас не опасно. восстановлюсь на Марсе, но уже без астрала. И на Землю смогу только лет через сто.
– Дай водки, Викула.
– А ты шалить не будешь?
– Я уже в норме.
– Ну что ж, придется мне пить с тобой водку, по команде. Не пить же тебе в-одиночку, алкоголиком.
Викула принес водку. Они еще долго сидели, Викула рассказывал про Марс, марсианцев, марсианок, в смысле, марсианцев женского пола. О птицах-каплях и домах-цветах, о маленьких забавных зверушках, ни одна из которых не похожа на других. Втолковывал, что марсианцы совершенно не могут угрожать Земле, потому что им нечем угрожать, они начисто лишены всех темных человеческих качеств. Эдуард кивал и делал вид, что соглашается.
А потом Викула некстати впомнил о самих марсианах. И рассказал, что сто пятьдесят миллионов лет назад Марс был доминионом Солнечной системы. И что восемдесят миллионов лет назад они стали вымирать. И что именно они, будто предвидя расцвет разумной жизни на Земле, создали для будущих марсианцев их город.
Эдуард наконец устал от этих разговоров, сухо попрощался и ушел. Напоследок буркнул: 'Позвоню'.
Добравшись до дому, он завалился спать. Проспался лишь к вечеру, когда уже наступили ранние мартовские сумерки. Дома никого не было. К зеркалу в ванной была приклеена скотчем записка жены: 'Мы с Ритой в театре. Сомик собирался на дискотеку'. И внизу почерком сына: 'Уже собрался'.
На душе было сумрачно. Он прямо как был – в трусах и майке – вышел подышать свежим воздухом на лоджию, посмотреть на сумеречный мир, на вечерние огни, покурить.
Москва наполнялась огоньками, дул весенний ветер. Эдуард, высунувшись из окна лоджии, задумчиво
