смотрят в этом спортзале, не имеет значения, кто выполняет эти упражнения до тех пор, пока он не научится выполнять их технически совершенно. Даже Джемма чаще ошибается, чем делает что-то безупречно, итак, несмотря на огромное удивление, которое испытываешь, глядя с высоты на то, что удается вытворять этим созданьицам, в глазах тренерш все, что они делают, абсолютно неправильно. Вот вам и пример отношений взрослый-ребенок: ребенку здесь ни в чем не делают скидки, не то что там перестают ему улыбаться. Что правда, то правда: я не переживаю, да и Клаудия, кажется, не переживает, но это вовсе не означает, и просто смешно в этом сомневаться, что мы не любим Лару. Мы, я имею в виду и Марту тоже, потому что и она любила Лару, до того, как будет доказано обратное, мы еще не страдаем, мы это восприняли так, временно, более того, я бы сказал, что мы это еще не осознали и крутимся вокруг да около, и ведем себя так, словно ничего не случилось, словно Лара отправилась в какое-нибудь путешествие, и мы ждем, что боль обрушится на нас и расширит наше жизненное пространство, которое до настоящего момента ограничивалось, в моем случае, лишь привлечением к себе боли чужих людей или временным помешательством в гуще кошмарного движения на дороге, как это случилось с Мартой. Вот здесь-то было бы и интересно узнать, почему из всех форм, какие могло бы принять ее безумие, оно проявилось таким необычным образом: почему Марта стала задеваться? А вот сейчас уже все девочки усаживаются кружком в совершенно невозможной позе: с раздвинутыми ногами они наклоняются вперед, буквально касаясь туловищем пола. Вот так, распластавшись на полу, они затеяли какую-то игру: трудно понять, во что они играют, но ясно одно, что этой игрой дирижирует Джемма, кажется, они должны по очереди что-то сказать. Вот очередь доходит до Клаудии, она что-то говорит, а другие смеются, и Джемма тоже смеется, а Клаудия гордится собой. Молодец, звездочка, ты рассмешила своего идола. Лара не страдала. Это она повела к прорицательнице Марту, как всегда. За все эти годы она препроводила ее к целому полчищу знахарей и целителей, к пранотерапевтам, к йогам, к шаманам, к святым врачевателям, к колдунам, к аюрведам, к махариши, к врачевателям, лечащим иглоукалыванием, и рефлексотерапевтам, лечащим без иголок, к тем, кто тебе кладет камешки на чакру, как, черт возьми, их называют, к подологам, которые читают твою судьбу по ступне, к трихомантам, предсказывающим тебе будущее по волосам, к тибетским монахам, саблей очищающим тебе ауру, к самураям, которые тебе ее очищают катана; даже у одного вампира они и то побывали, правда-правда, в прошлом году, на Корсо Маджента, у румына из Трансильвании, естественно, по имени Влад, который за 150 евро стерильным шприцем забирает у тебя 25 миллилитров крови и выпивает ее, а потом говорит, что у тебя болит и что ты должен делать, чтобы вновь обрести равновесие. Но это Марта тащила за собой Лару, а не наоборот, и Лара ее сопровождала, чтобы она не ходила туда одна. Марта просто снова поставила все с ног на голову, по Достоевскому. А сейчас вот они перешли под бревно: одна нога лежит на матрасе, а другая за спиной: они растягиваются в шпагате. Вот, в чем Клаудия — само совершенство, впрочем, и Джемма тоже. Так что, с высоты своего превосходства они принялись о чем-то болтать, не обращая внимания на других, и Гайа их тотчас же одернула. Несмотря на то, что Клаудия совершает со своим телом абсолютно немыслимую вещь: когда она кладет ноги на матрас, угол растяжения в шпагате превышает 180 градусов, и выполняет это упражнение «совершенно», в выражении ее лица читается удовлетворение только от выговора, который она получила вместе со своим идолом, но девчонки тут же, как ни в чем не бывало, снова болтают, кто его знает, о чем, что сейчас говорит Клаудия и что же ей такое отвечает Джемма, в то время как связки и мускулы их бедер продолжают растягиваться, а их тела, простое, маленькое, временное у Клаудии и более значительное, женственное и уже вполне определенное у Джеммы, начинают зарабатывать какую-то долю ангстрема в их нескончаемом стремлении к совершенству. Марта хочет, чтобы я страдал, ясно, что она хочет, чтобы у меня появилось чувство вины. Марта хочет, чтобы я подумал над словами, которые та предсказательница сказала Ларе незадолго до ее смерти: «Ты умрешь молодой», «Мне очень жаль, но этого мужчины у тебя нет». И все же, когда она произносила эти слова, Лара была жива и здорова, и если бы она не умерла, она бы первая над ними посмеялась, она бы рассказала мне об этой прорицательнице, как она рассказала мне о самураях или о вампире, и мы бы посмеялись над этим вместе, потому что ничего большего эти люди просто не заслуживают. Она же умирает, и только сейчас, задним умом можно понять, что эти слова должны были встревожить. Каждое слово, впрочем, даже самое нелепое, если его произнести незадолго до смерти человека, балансирует на грани таинственности предсказания, но никогда нельзя забывать о том, что время идет только в одном направлении, вперед, и все, что видишь вспять естественному ходу времени, может ввести в заблуждение. Время — это не палиндром, если рассматривать события вспять, от конца к началу, кажется, что все обретает совсем другой смысл, который почти всегда может чем-нибудь встревожить, тем не менее нельзя поддаваться его пагубному влиянию. Мне вспомнился нашумевший процесс против Judas Priest, группы хэви-метал, которую обвинили в том, что сублимационные послания в текстах их песен побудили двух подростков покончить жизнь самоубийством. Обвинение было построено на том факте, что, если слушать некоторые их песни задом наперед, можно было различить фразы вроде этой: «Решайся!», или «Попытайся покончить с собой!», или «Самоубийство — это прекрасно!» В самый разгар судебного заседания солист группы входит в зал с кассетами в руках и просит у судьи разрешения воспроизвести записи на этих кассетах наоборот. На одной из пленок была записана песня Дианы Росс и, когда слушали запись этой песни наоборот, в один прекрасный момент в тексте явно зазвучали такие слова: «Всем — смерть! Он — один. Сатана — это любовь», на других пленках были записаны песни его группы, и там, где текст официального говорил: «Стратегическая сила/им это не удастся» или «Они не отнимут у нас нашу любовь», если слушать их наоборот, выходило: «Это просто невозможно, но все равно я это заслужил» или «Эй, мама, посмотри, этот стул сломался!» Нет, та прорицательница предсказала Ларе, что она умрет молодой, но это ничего не значит, и то, что она так упорно пыталась внушить ей, что меня рядом с ней не было, тоже ничего не значит, то, что Лара умерла через несколько дней после того, как они сделали эту глупость, тоже ничего не значит. Мальчики тренируются в другом конце зала на деревянных брусьях, их четверо, они самые старшие, тренер их подстегивает, а другие мальчишки сидят и внимательно смотрят на них. В спортзале между мальчиками и девочками нет никаких отношений, они не обмениваются ни словом, ни взглядом, просто ничего между ними нет, даже среди старших, которых наверняка, вне этих стен обязательно уже влечет друг к другу, и они уже потихоньку начинают провоцировать друг дружку, однако здесь большинство — еще дети, вот они-то и внушают всем свое спокойное смятение чувств, поскольку гетеросексуальная привлекательность пока еще не нарушает это их спокойствие. Кажется, что здесь между девочками и мальчиками как будто выросла стена, и благодаря этой стене они смогли намного больше сконцентрироваться на упражнениях. Казалось бы невероятно, но это очевидный факт, что сборища, где подавляющее большинство — детвора, всегда намного более продуктивны, чем те, где большинство взрослых. Вот именно. Все же, сколько дней назад она умерла? Марта сказала, что они были у той прорицательницы, когда я возил детей в аквапарк. Значит это было уже во второй половине августа. Скажем, числа двадцатого. Это было как раз в тот день, когда состоялся футбольный матч на Кубок Луиджи Берлускони здесь, в Милане, точно. Я теперь все вспомнил, тогда мне позвонил Жан-Клод и пригласил на почетную трибуну, но я как раз был в аквапарке и сказал ему, что не могу. Значит, это случилось около девятнадцатого, двадцатого августа. Лара умерла тридцатого августа. Десять дней спустя. А сейчас Марта хочет, чтобы я, докатившись до такого, спросил себя, почему же за десять долгих дней Лара мне ничего не сказала об этом эпизоде с прорицательницей, почему на десять долгих дней она лишила себя удовольствия посмеяться вместе со мной над ее глупыми пророчествами. Марта хочет, чтобы я начал думать, что у Лары были от меня секреты, что она ее знает лучше меня, более того, что я ее вовсе не знаю, хочет, чтобы я стал мучить себя из-за этого и чтобы я начал, наконец, делать то, что до сих пор я скрупулезно избегал — рыться в ее вещах, или влезть в ее компьютер, но я это никогда не сделаю. Марта хочет, чтобы ее любили, но кто? У нее совершенное тело, великолепная грудь, скоро появится еще один ребенок, Федор Павлович. А вот снова — туловище вниз, на шпагат, лоб упирается в колено (и все это вытворяет моя дочь, на меня это производит потрясающее впечатление). Кто его знает, где сейчас Жан-Клод, и чем сейчас занимается та самая Габриелла Париджи, что сейчас делает та девушка, хозяйка золотистой гончей, у меня появилось желание с ней познакомиться, и с невестой Пике мне захотелось познакомиться и послушать, как она взрывает свои бомбы, мне захотелось узнать, пока Лара умирала, был ли хоть кто-нибудь, кто думал о ней в тот момент, раз уж я был так озабочен спасением толстой задницы, ведь найдется же для этого какой-нибудь способ. Клаудия сидит в шпагате уже больше четверти часа, Лара не страдала, и у нее не было от меня секретов, я не буду копаться в ее электронной почте, и, тем не менее, в той песне поется правильно: «Мы, происшествия, ждем своего
Вы читаете Спокойный хаос
