кадров в вышеуказанной компании по собственному желанию. Мое решение обжалованию не подлежит и вступает в силу со дня подачи заявления.
С уважением,
Паоло Енох
Я поднимаю глаза от листка, смотрю на него. Уже не раз своей писаниной Енох удивлял меня.
— Ты это уже отправил?
— Нет, но сегодня вечером отправлю.
— Мне даже не стоит пытаться тебя разубедить, да?
— Конечно. Я принял твердое решение.
— О'кей. И все же, по-моему, тебе не следует делать это так.
— В каком смысле?
— Сделай это не заказным письмом. Сначала поговори с кем-нибудь.
— Да? И с кем? Сотрудники, намеревающиеся уволиться, обычно обращаются ко мне. Ко мне приходят три-четыре человека в день. Жан-Клода больше нет, а нового президента еще не выбрали.
— Ну, хоть с Терри, что ли. Поезжай в Париж и поговори с ним. Объясни ему, по крайней мере, свои причины, почему ты решил уволиться, и поделись с ним своими мыслями насчет этого слияния. Сейчас компания переживает критический момент, и если ты уйдешь вот так, ни с того ни с сего, ты рискуешь создать…
Да что это я такое говорю? Что я пытаюсь защитить? Терри — предатель, а ситуация в компании точно такая, каковой он и Боэссон добивались, какой вред и кому может причинить Енох. Ведь его фигура ничего не значит. Как, впрочем, и моя тоже, как фигуры всех нас. Мы для них не люди, а только цифры в банковских переводах, которые ежемесячно они автоматически перечисляют на наши счета в банке. Чем больше людей уволится, тем лучше для них.
Енох улыбается, он наслаждается безмолвием, в которое ему удалось погрузить меня. Потом снова смотрит вверх, на кроны деревьев, на небо, и едва заметно кивает головой.
— В пятницу утром я уезжаю в Зимбабве, — сообщает он. — И если все пройдет благополучно, в понедельник вечером я доберусь до миссии, где работает мой брат, это маленькое поселение на реке Замбези вдоль границы с Замбией, у него нет даже названия. Насколько мне известно, шесть месяцев в году их там заливают дожди, но, вот парадокс, питьевой воды не хватает, потому что вся вода вокруг инфицирована. Питьевую воду они возят цистернами с водопада Виктория в двухстах километрах от поселка. Только грузовик, который у них был, окончательно вышел из строя. Вот я и продал свои акции и купил новую автоцистерну для пожарной станции в Комо, где когда-то проходил военную службу. Взамен пожарные отдали мне свою старую автоцистерну, ее-то я и отправил в Хараре, столицу Зимбабве. Не сегодня-завтра она уже будет на месте. В пятницу ночью я прибуду в Хараре, а в субботу утром вместе с молодым португальцем, священником, по имени Хосе, он друг моего брата, мы поедем на этой автоцистерне прямо в поселок. Путь предстоит неблизкий: больше тысячи километров, дороги там в очень плохом состоянии, но если по дороге не будет ни обвалов, ни объездов, то за три дня и две ночи мы сможем добраться.
Неожиданно я представил себе Еноха в рубашке цвета хаки, в сандалиях и бермудах, сидящего за рулем автоцистерны, бегущей по пыльным дорогам в самом сердце черной Африки. Вот в каком образе он мог бы снова заблестеть, нет, даже так: он непременно заблестит. Куда там пиджак да галстук.
— Что тебе сказать, Паоло, — смущенно бормочу я. — Ты хорошо подумал, надо полагать.
— Да, Пьетро. Уже давно я собирался это сделать. Такая жизнь не для меня: я устал от ежедневного вранья, делать то, во что сам не верю и слишком много зарабатывать. Ты помнишь то проклятие, что у меня вырвалось, оно мне как бы глаза открыло. Я сейчас переживаю что-то вроде второго рождения.
— А твоя жена?
— Она со мной согласна. Через пару недель и она приедет, когда продаст дом, он записан на нее. Мы больше сюда не вернемся. Тебе случайно не нужен мобильный телефон, даже
Он вытаскивает из кармана серебристый мобильник и, посмеиваясь, показывает его мне.
— Нет? Тогда, знаешь, я бы мог его разбить, мне на самом деле, ох, как хочется шваркнуть его об землю и посмотреть, как он разлетится на мелкие кусочки, но у меня есть идея и получше.
Посмотри, что я сделаю.
Енох встает, пересекает скверик и подходит к мусорным ящикам. Но не бросает телефон в ящик, а осторожно кладет его на крышку, и его мобильник остается лежать там, поблескивая на солнце. Енох возвращается и садится рядом со мной.
— Пусть полежит. Посмотрим, что будет. Спорим, что прежде чем твоя дочь выйдет из школы, его кто-нибудь заметит, остановится, посмотрит по сторонам и, как ни в чем не бывало, сунет в карман, в полной уверенности, что это подарок судьбы. Я бы с удовольствием остался полюбоваться этим зрелищем вместе с тобой, но, к сожалению, через двадцать минут у меня встреча, надо бежать. Свою машину я подарил консьержу из нашего дома, нужно пойти к нотариусу зарегистрировать смену владельца автомобиля.
Эту последнюю фразу он произносит с каким-то озорным энтузиазмом, таким тоном обычно знакомые мужики доверительно сообщают, что сняли однокомнатную квартиру для своей любовницы. Дом, акции, автомобиль, мобильный телефон: так раздевается западный мужчина. Вот в чем было дело: Енох казался усталым, изможденным, даже выдохшимся, а на самом деле он был просто свободен… Я снова взглянул на его листок, на четыре как бы наспех набросанные строчки, кажется, они написаны уже из Зимбабве, вылезли из-под нагромождения примитивных языков, на которых там и разговаривать-то толком не умеют.
— Может быть, это и неважно, — роняю я, — но в твоем заявлении есть повторение, ты заметил?
Енох, как верблюд, вытягивает шею, чтобы посмотреть на листок.
— «Настоящим
— Хм, ты прав. У тебя есть ручка?
Я даю ему ручку, и он зачеркивает слово «заявляю». А сверху пишет «уведомляю», отдает мне ручку и складывает лист вчетверо.
— Спасибо, — благодарит он и кладет листок в карман. Потом встает со скамейки, и мне надо бы встать.
— Ладно, я пошел, а то опоздаю.
Я смотрю на него, вполне возможно, что я его вижу в последний раз, нужно бы его обнять на прощание, но его вспотевшее, дряблое тело вызывает у меня дрожь отвращения, и я ограничиваюсь тем, что протягиваю руку. Он слабо пожимает ее.
— Ты был лояльным коллегой, Пьетро.
— Ты тоже, — заверяю я его. — Дай знать, как приедешь на место.
— Я напишу тебе письмо, там это единственный способ общения. Дай мне твой адрес.
— Улица Дурини, дом 3. Написать?
— Да нет, не надо, и так запомню, — дотрагивается он до своего виска. — На моем жестком диске теперь уже много свободного места.
Какая-то женщина проходит мимо мусорного ящика, на котором лежит мобильник. Она его заметила, на мгновение приостановилась — заколебалась, но потом решительно пошла дальше. А мы никогда и не узнаем, насколько велик был у нее соблазн.
— Она спасена, — говорю я.
Но, кажется, Еноху не верится, он провожает ее взглядом до тех пор, пока она не исчезает из виду. Потом оборачивается ко мне и улыбается.
— Знаешь, — смущенно признается он, — после того, как я принял это решение, я вдруг почувствовал себя мудрым, и посему хотел бы дать и тебе один добрый совет, с твоего разрешения, разумеется.
Не знаю, как это произошло, но мы почти вплотную подошли друг к другу — я чувствую запах его пота, его несвежее дыхание — мне это неприятно, надо сделать шаг назад.
— Конечно.
