Растерянных сипаев рубили и кололи бегущие вслед за передовыми, вооруженные кто саблями-корабелями, а кто и домашней утварью, способной хоть немножечко убивать, – серпами, топорами, ножами.
Спаситель Криса, быстрый Атту Куа был убит наповал сразу. Он попытался дать очередь, но автомат вышел из строя в самый неподходящий момент, а онбаши, получив выстрел из пистоли в упор, отлетел на три шага в сторону и остался лежать на краснеющей вытоптанной земле.
Карабин Ккугу Юмо оказался куда надежнее. Первым же выстрелом сотник убил мохнорылого, затем был отброшен прочь, перекатился кошкой и продолжал вести стрельбу лежа.
Прорвав заслон, унсы бросились через поле.
Мужчины и женщины несли на руках маленьких детей и стариков, слишком слабых, чтобы бежать. Никем не ведомые, они – инстинктивно или по уговору – стремились к такому близкому лесу, надеясь, что хоть кому-то посчастливится уйти от погони, запутав следы меж деревьями.
Они зря надеялись. Замешательство вышколенных сипаев было недолгим. Унсы не успели и на десяток шагов углубиться в высокую, перезревающую пашаницу, а с трех сторон уже отрывисто залаяли карабины.
На лицах сипаев не было злобы. Напротив, они глубоко сожалели, что Дряхлые нарушили приказ изицве, тем самым вынудив их открыть огонь. Они действовали слаженно и четко, точно на стрельбище с глиняными мишенями, хотя от раскалившихся карабинных стволов их сведенные судорогой руки покрывались волдырями. Будь у них больше исправных автоматов, все было бы кончено в две-три минуты, но примитивные гладко-стволки необходимо было перезаряжать, и унсы, казалось, имели шанс.
Сипаи стреляли во всех подряд – в старых мужчин и в молодых мужчин, в бегущих женщин и в раненых женщин, с воплями ползающих меж изломанных колосьев. Ничего не видя и не слыша, они преследовали мохнорылых, останавливаясь только для того, чтобы перезарядить карабин или разрядить его в уже упавших, но еще выказывавших признаки жизни нарушителей приказа.
Кое-кому из унсов, бежавших впереди, удалось достичь опушки леса, и они, упав лицом в ручей, жадно хлебали воду. А затем попытались задержать сипаев редкими выстрелами, пока другие, кому повезло прорваться, скатывались с откоса.
Из почти сотни до русла ручья добралось не более сорока.
«Это была бойня», – говорил через три дня Мерридью, кружку за кружкой хлебая нелегальный самогон в «Баядерке», и плакал.
Это действительно была бойня.
Возле самой реки сипаи догнали старика, несущего на плечах девчушку лет пяти. Одним ударом ттая Ккугу Юмо убил вуйка, а сипай, бежавший за ним по пятам, коротким тычком ствола забил и ребенка. Чуть дальше двое мохнорылых с саблями, встав спина к спине, пытались хоть немного задержать погоню и дать возможность спастись тем, кто успел уйти в лес. Сипаи, казалось, пронеслись мимо, но один из унсов упал; другой, весь в крови, каким-то чудом еще держась на ногах, размахивал корабелей.
Ккугу Юмо в упор застрелил его.
Уже почти на опушке сипаи нагнали группку из шести женщин и двух мальчиков; прижимаясь друг к другу, они лежали в траве, не в силах бежать дальше. Одна из женщин прижимала к себе мертвого младенца. Огонь не стихал, пока все шесть женщин и один из мальцов не застыли в кровавой луже.
Другому удалось уползти в кусты.
Крис и Остин, бессмысленно бежавшие по следу кровавой волны, нашли его шагах в десяти от убитых; маленький унс забился под выпирающий корень даабба. Крис вытащил его, перепуганного, похожего на изнуренного, по уши измазанного кровью гнома. Ккугу Юмо, приблизившись, покачал головой и отошел, не сказав ни слова…
Вряд ли кому-либо удалось укрыться в лесу. Погоня вернулась быстро и присоединилась к тем, кто поливал свинцом небольшой овражек, в котором нашла укрытие часть беглецов. Около двух часов продолжалась непрерывная стрельба, пули взрывали грязь, вокруг оврага нарос целый вал липкой земли; время шло к вечеру, и сипаи подползали все ближе и ближе. Понемногу ответный огонь ослабевал и наконец совсем затих.
И тогда Ккугу Юмо издал гортанный клич.
Стрельба прекратилась.
Над бывшими угодьями рода Мамалыг, над ручьем, над неубранным пашаничным полем, над сожженной мельницей внезапно наступила тишина, какая-то небывалая, жуткая тишина.
Г'ог'ия спустилась с заоблачной высоты, низко пролетела над оврагом, словно присматриваясь, и опять взмыла в небо.
Время шло, солнце почти касалось земли, одно-единственное пушистое облачко пересекало его медно- красный диск.
Ккугу Юмо поднялся с травы, а за ним, не дожидаясь команды, стали по одному подниматься сипаи, и вот вся сотня нгандва осторожно и неторопливо двинулась к оврагу, крепко сжимая в руках карабины.
Но и тогда ничего не произошло.
Тесным кольцом обступили нгандва овраг, постояли так некоторое время в молчании, а затем кольцо распалось.
Сипаи повернули обратно.
Подошел Крис, опираясь на Мерридью – на бегу он еще раз подвернул многострадальную лодыжку. Могучим дали дорогу, и они остановились на краю, глядя на трупы двадцати двух мужчин и женщин.
Смотрели долго.
Но вот зашло солнце, с востока налетел и быстро окреп прохладный ветерок. Наступили тихие, бархатные сумерки.
– Переведите ему, Остин, – тихо сказал Кристофер Руби. – Большой Могучий будет знать все, что произошло здесь. – Горло перехватило, и он всхрипнул. – Войсками Сияющей Нгандвани убиты мирные колонисты. Унсы, земляне и граждане Галактической Федерации. Это очень плохо.
Мерридью произнес несколько протяжных фраз. Ккугу Юмо, кивнув, откликнулся целой серией мелодичных звуков.
– Он полностью согласен с вами, босс. Он говорит, что сердце его стонет от горя. – Глаза бичейро округлились. – Это пятый мужской тон, тон скорби и чести… Он говорит правду, босс.
– Плевать. Переводите дальше. – Крис слышал себя словно со стороны и мог лишь поражаться спокойствию своего голоса. – Данное преступление подпадает под действие… – мерный шелест юридических формулировок напоминал шорох осыпающейся глины… – статьи тридцать первой Особого полевого уголовного кодекса для Внешних Миров…
Мерридью запнулся.
– Я не могу перевести. В их языке нет этих слов.
– Переводите как можете, Остин… Нет. Скажите так: через две недели сардар Ситту Тиинка будет гнить в позорной яме. А этой скотине лично я обещаю не простой, а зазубренный кол в жопу. Надеюсь, эти слова в их долбаном языке имеются? С большими, оч-чень большими зазубринами!
– Это страшное оскорбление, босс, – чуть виновато сказал Мерридью. – Не знаю, как вас, а меня на Пампасье ждет девушка…
– Хорошо, – рявкнул Крис. – Скажите как, и я произнесу сам!
Бичейро ощерился.
– Да ладно, босс, чего уж там. Сами с усами…
Он защелкал по-птичьи, не отводя глаз от медленно сереющего лица Ккугу Юмо. Сотник слушал и каменел. Затем кратко щелкнул в ответ.
– Он спрашивает, хотите ли вы еще что-то сказать.
– Да, хочу! – Криса несло. – Скажите ему, что сидеть на колу долго и больно. У него будет время вспомнить убитых детей.
Выслушав следопыта, Ккугу Юмо медленно кивнул.
– Изицве Ситту Тиинка, – сизые губы его едва шевелились, но голос был отчетлив, – тту утьюнгу аали дгавинья. Импунгу Ккугу Юмо в'аали айта тарьярра ут'ту. Ккугу Юмо мг'гао рэстаито. Пунгу сипай-ти ат ту тьюнгу. Йе изицве Ситту Тиинка вэйто тампи, йейа импунгу Ккугу Юмо айахо оайо. Ккугу Юмо мг-мг-уттуа йарри'аа!
