Риск.Молодинская битва.

— Велик Аллах!

Перед гатью остановились. Носилок двое. Одни с тем самым сундуком, что они с кузнецом оковывали, а дру­гие — длинные, как кровать. Лежит в этих носилках медвежьей полостью укрытая сама княгиня.

— Велик Аллах!

Сам Двужил сопровождает. Командует:

— Передохните малость и — с Богом.

Всадники спешились. В доспехах все, со всем оружи­ем, какое нужно для сечи. Дворовые молодцы, что несли носилки, сбросили полушубки нагольные71 , и увидел Ах­матка, что и они в кольчугах и с мечами.

Двужил наставляет носильщиков:

— Гляди мне, не оступись с гати. Вроде бы и снег, только это еще опасней. Зима сиротская стояла, не про­мерзло болото. Шаг в шаг чтобы. Ясно?

— Иль мы сосунки какие?!

— Не дуйте губы. Не в городки играем! Иль убудет, ес­ли лишний раз разумный совет услышите? — Поклонил­ся поясно княгине и заговорил извинительно: — С тобой бы, матушка, сам пошел, да город оборонять надобно. Не оставишь его без своего глаза.

— Бог тебе в помощь, — ответила княгиня. — Спаси нас Господь и помилуй.

— Сидору Шике тебя и казну поручаю. Дока в ратном деле.

— Хорошо, Никифор. Возвращайся. А мы, благословясь, тронемся дальше.

Но прежде чем покинуть княгиню и ратников, Ники­фор дал Сидору Шике последние наставления:

— Ты гать саженей на двадцать—двадцать пять разбе­ри. А чтоб не провалился кто из наших, работая, по брев­ну снимайте. Не более. Тогда все ладом пойдет.

— Так и сделаем. Не сомневайся, воевода, все как на­до сработаем.

— Тыльную тропу не упускай из виду. Засада и там.

— Там поменьше можно…

— Можно, конечно, но не совсем, чтобы безлюдно.

Вскочил на коня Никифор и зарысил к городу, а спус­тя некоторое время двинулся по гати и отряд, сопровож­давший княгиню и казну.

Ахматка-татарин выждал немного, вдруг кто-то нена­роком воротится, затем, ликуя и восхваляя своего бога, понесся на шустрых своих лыжах осматривать силки, петли и капканы. Доволен был он тем, что времени на подгляд ушло немного, успеет пробежать по всем ловуш­кам, дичи, если ниспослал Аллах, добудет достаточно, чтобы не вызвать подозрений у кузнеца.

Радовался Ахматка: он — обладатель очень важной тайны. Теперь ему остается одно: ждать. Ждать, когда подойдут крымцы к стольному городу вотчины ненавистного князя Воротынского, который пленил его, оторвав от родного улуса.

«Моя месть! Отплачу за свою неволю! И обогащусь!» Одного боялся теперь Ахматка-татарин, как бы его не оковали цепями да не бросили бы в тайничную башню за толстые дубовые стены, когда начнется осада. На большом совете Никифору даже подсказали, чтобы так поступить, всех татар, плененных в разное время и живших теперь во многих семьях на правах работников, упрятать, но он засомневался:

— Иные по-семейному уже живут. Чего ж их оби­жать. Да и руки лишние не помешают стены крепить, ров углублять.

Про Ахматку он и вовсе не подумал. Дело в том, что Золоторук предложил прелюбопытную вещь: не целые ядра для затинных пищалей72 ковать, а лить крупный свинцовый дроб73 . Как для рушниц. В льняной мешочек их и — забанивай74 в ствол.

— Сыпанет вокруг, поболее пользы станет. Скольких лошадей одним выстрелом покалечит! И всадников поушибает насмерть.

— Верно! Светлая твоя голова! Мешочки сегодня же велю шить. Подручных, сколько велишь, пришлю.

— Управимся с Ахматкой, — отмахнулся было кузнец от помощи, но тут же поправился: — Давай пяток люди­шек. Половчей да посмекалистей какие. Мы колупы75 сработаем с Ахматкой, а они лить станут дроб. Мы же яд­ра по кружалам76 продолжим ковать. Пусть и ядер по­больше напасется. Сгодится.

Легко сказать: колупы сработаем. Вроде бы дело не совсем новое, слыхивал мастер, что в Серпухове давно они выкованы, чтоб снаряд для рушниц лить, но здесь еще и самих рушниц толком не видывали, не то чтобы снаряды к ним. Одни пищали затинные, для которых он ковал ядра по кружалам, присланным из того же Серпу­хова. Не посылать же гонца за колупами. Дня три уйдет.

— Ладно. Скумекаем.

И впрямь — додумался. В двух болванках проделали одинакового размера ямки, к каждой из них вели желоб­ки, чтобы без окалин и заусенец, связали бечевкой и — испытывай. Ладно вроде бы вышло, дробины что надо — круглые, да гладкие — катать на сковородах не нужно. А вот лить, целясь в каждый желобок, не очень ловко. Ис­пил кваску Золоторук, посидел молча над своим дети­щем, морща лоб, и вдруг просиял:

— Корытце нужно общее. По всей колупе. Лей себе, а свинец сам желобки отыщет, — подумал еще малость и добавил: — Ручки бы сюда, да зацепы. Ладно, время бу­дет и с ручками сладим, и зацепы смозгуем, чтоб ловко раскрывать, а пока и так сгодится. Клинья выкуем, что­ бы, развязав бечеву, колупы разламывать и дроб выко­выривать. Можно теперь и подручных кликать.

К вечеру кузнец с молотобойцем выковали целых че­тыре колупы и клинья к ним. Пошло дело у присланных людишек дворовых. Только успевай свинец плавить. Благо, добра этого изрядно припасено у них.

Сам же кузнец с Ахматкой принялись ковать колупы для других городских кузниц. Пусть и они пособят. Дроб лишний не будет. Чтоб на многонедельную осаду хвати­ло. Без отдыха ковали. До самой темноты. Умотался Ах-матка, но не забыл перед сном спросить:

— За добычей завтра как? Вместе сбегаем?

— Пропустим завтра. Да и княгини нет, а остальные без рябчиков и куропаток обойдутся. Дел невпроворот.

На следующее утро ни сам кузнец не пошел за добы­чей, ни Ахматку не послал. Едва рассвело, впряглась в работу кувалда. И вновь на весь божий день. До самой темноты.

Только одно событие выбило их из колеи на какое-то время: из Одоева прискакал вестовой от воеводы тамош­него с отпиской, что, дескать, не меньше тумена крым-цев движется по Пахмутскому шляху, к Сенному уже близко. Пушки с ними турецкие, стенобитные. С татара­ми еще и казаки атамана Евстафия Дашковича. Самого атамана, правда, не видно, судя по всему, не вся его шай­ка здесь. С Мухаммед-Гиреем, выходит, главные силы запорожские. Сам атаман тоже у крымского хана под бо­ком. Выслуживается, должно быть. Разъезды вражеские близ Одоева уже появляться начали, за нашими лазутчи­ками охотятся, нападают на сторожи. Полонили даже нескольких новиков, которые неловки пока что в сечах. Особенно скоротечных. Если б пленили крымцы быва­лых порубежников, то из тех ничего и каленым железом не вытянешь, а какая на молодых надежда? Могут не вы­держать пыток и все, что знают о сторожах и крепостях, выложат. Могут даже согласиться в проводники идти. Впрочем, знания у новиков невелики, да и проводники из них не ахти какие. Но все же…

Никифор Двужил срочно разослал гонцов с приказом всем сторожам спешить в город, оставляя лишь малые разъезды лазутчиков. Чего ради лить кровь без всякой пользы? Сакма бы шла — тогда иное дело, а тумен разве остановит сопротивление малочисленных сторож.

Поняли бессмысленность обороны своих куреней-крепостей и казаки, жившие в Степи. Сакмы их, как правило, не трогали, обходя стороной, когда же шла большая рать походом, казаки либо бежали на Волгу, либо укрывались в русских городах, усиливая их гарни­зоны; но в последнее время, когда Москва стремилась приголубить казаков (как никак своя, родная кровь), снабжая их оружием, доспехами, свинцом для дроби и порохом, казаки почти перестали уходить на Волгу. Не все, правда, повернули лица к России, многие предпо­чли остаться гулящими: им, главное, поживиться на ра­ти, а с кем идти, с Литвой ли, с Крымом ли, — все одно. Хотя большая часть тяготела к России. Вот и теперь не­сколько тысяч прибежало в Одоев, не меньше пришло и в Воротынск. Никифор Двужил с радостью принял по­полнение, велев казакам избрать на своем сходе атама­на, чтобы стал он его правой рукой.

На очередном совете княжеских дворян и сотников ре­шили, что пора укрыть посадских за стенами города, но дома их пока не сжигать, лишь подготовить все для того, чтобы, как только крымцы станут подходить к городу, сразу запалить и Хвостовку, и Слободу. Перемычку меж­ду Выссой и рвом решили подготовить для взрыва, сохра­няя ее для самого последнего момента.

Взбурлился город, выполняя волю дворянского сове­та, и Ахматка окончательно убедился, что идут сюда со­родичи его, вызволят из плена горючего, и не с пустыми руками он вернется в свой улус, но и забота мучила: все ворота теперь запрут, без разрешения воеводы не вый­дешь и не войдешь в город.

«Уговорю кузнеца в лес сбегать. Оттуда убегу».

Весь остаток дня Ахматка соображал, как половчее завести разговор с кузнецом, чтобы добиться своего. И так прикидывал, и этак, и получалось, что лучше всего сделать это после ужина, когда наступит благодушный миг отдохновения. Но получилось так, что сам мастер вспомнил о ловушках.

— Силки с петлями — бог с ними. Зайцев и птицу, ка­кая попадет, лисы и волки пожрут, а вот капканы… При­дется лыжи в лес навострить. Попрошусь у Никифора, чтобы выпустил. Затемно уйду.

— Возьми меня, — попросил Ахматка и для убеди­тельности добавил: — Можем разбежаться. Я — к боло­тине, ты — к ближнему лесу. Быстрей управимся.

— Верно мыслишь, хотя и татарин. Так-то, слов нет, проворней.

Не возникло даже у кузнеца мысли, что Ахматка — крымский татарин — может лукавить, замышляя зло. Да откуда такому подозрению появиться: Ахматка не дерзит, услужлив, кувалдочкой наловчился махать до­вольно разумно, соизмеряя силу удара, стал привычен, вот и обрел доверие.

Никифор, узнав о просьбе кузнеца, тоже не особенно упорствовал. Спросил только для порядка:

— А татарина не зря берешь?

— Попроворней управимся.

— Дроб лить без тебя смогут?

— Еще как. Ловкие подсобники. Приспособились бы­стро.

—  Что ж, с богом тогда. Поспеши только. Стрел для самопалов еще бы наковать.

—  Да я их наковал тьму-тьмущую. Но если велишь, что ж еще не наработать в запас. Стрела — не ядро. Сколь велишь, столько и сработаю.

Ни воевода, ни кузнец не ведали, что в то самое время, когда они вели вот эти самые разговоры, Ахматка прила­живал в рукав нагольного полушубка кистень. Выбрал не очень большой, но с длинным ремешком.

Безоблачное небо еще подмигивало звездам, а восток только-только собирался светлеть, вышли за городские ворота кузнец с молотобойцем и по