Риск.Молодинская битва.

прихваченному ноч­ным морозцем насту заскользили к лесу. Наст похрусты­вал, морозец утренний бодрил, Золоторук бежал весело, вовсе не оглядываясь. Меж деревьев господствовала тем­нота, смягченная лишь снежной белизной.

— Повременим чуток и — как условились.

Ахматка встал совсем близко. Слева и немного поза­ди. Напружинился весь, ожидая подходящего момента. Он еще вчера решился на злое дело, задумав свершить его сразу же, как укроют их ели и сосны, и теперь с не­терпением ждал, когда кузнец отвернется. И момент этот настал.

Просвистел кистень и хрястнул по затылку — Золото­рук, даже не ойкнув, ткнулся лицом в наст, отчего тот жа­лостно хрустнул. Ахматка уже несся, не оглядываясь, между деревьями, в обход стольного града княжеского, ли­куя душой и подгоняемый каким-то безотчетным страхом, невольно возникшим от лесной глухоманной тишины. Его не волновало, смертельным ли стал удар кистенем, или очухается кузнец, но если такое случится, то не вдруг и, значит, у него есть время убежать подальше, затем, выйдя на дорогу, сбить следы, а уж потом вновь углубиться в лес­ную чащу, чтобы не оказаться в руках погони, какую на­верняка, как он предполагал, за ним пошлют.

Послать-то послали, только без толку. Да и какой мог оказаться толк, если Золоторука доставили в град лишь к полудню. Как он выжил, одному Богу известно.

Удар кистенем пришелся чуть повыше темени, опуш­ка боярки немного смягчила его резкую силу, что и спас­ло мастера, который, даже придя в себя, не мог шевель­нуть головой от пронизывающей боли.

Сняв рукавицу, потянулся кузнец пальцами к месту удара и почувствовал липкую теплость. «Ишь ты, супо­стат! Пробил!»

Выходило, снегом нельзя охладить голову, придется переждать немного, а как станет вмоготу, тогда уж под­ниматься.

Время от времени кузнец пытался привстать. Не вы­ходило ничего, но он упрямо повторял и повторял по­пытки и вот наконец смог приподняться на локтях. Ло­мит голова, но — терпимо. Что слезу боль вышибает, так это ничего, сознание не помутилось бы — вот глав­ное.

Когда уже невтерпеж стало, вновь опустился на снег, только теперь не лицом вниз, а на бок. И ничего. Боль да­же утихла чуток. Полежав немного, попытался сесть. Удалось. Он покачивался, как маятник, но сидел. Пере­могая боль. Больше не ложился.

И вот он уже на ногах: стоит, опершись плечом о бело­ствольную березку, и аж дыхание перехватывает от не­стерпимой боли.

«Крепись! — сам себе велит кузнец упрямо. — Кре­пись!»

Много времени простоял он у спасительной березки, выдюжил, перемог себя и сделал первый шажок. До бли­жайшего дерева. Ничего, терпимо. Есть сила! Есть! Шар­кай теперь лыжами от ствола к стволу до самой опушки. С передышками, конечно.

Возник даже в мыслях наглый вопрос: «А как с капка­нами? Мучиться будет зверь, если попадет». Но разве до капканов теперь, до поля бы добраться!

«Бог простит. В город спешить надобно».

Легко сказать — поспешить. До опушки добрел с го­рем пополам, а как оторваться от последнего дерева и шагнуть в чистое поле? Духу не хватает. Солнце уже поднялось изрядно, лучится ласковым теплом, наст мягчит. И ветерок легкий, ласковой теплотой обвевает. Весна-красна. Дух поднимает, но не настолько, чтобы смелости хватило двинуться по полю.

Только нельзя торчать на опушке вековечно! О ковар­стве татарина непременно нужно поведать Двужилу. Чем скорее, тем лучше. Глядишь, удастся перехватить, если послать конников к Одоевской и Белевской засекам. Не минует он их, супостат проклятый.

Набрался наконец кузнец смелости, оторвался от бе­резы и — зашаркал лыжами, подминая повлажневший снег.

« Слава Богу!»

Только рано поблагодарил кузнец Всевышнего: де­сятка два саженей прошагал и — словно косой подкоси­ло.

Очнулся не вдруг. Солнце совсем высоко. Пригревает. Попытался приподняться, ломота в голове нестерпимая. Все пришлось повторять точно так же, как в лесу. А ког­да все же смог зашаркать лыжами по мягкому снегу, уви­дел, что от крепости скачут конники. Заметили его, си­лившегося встать, вратники со сторожевой башни. Вот теперь действительно слава Богу!

Когда сообщили Никифору (тот находился в зелейном амбаре у мастеров, которые круглые сутки варили в зе-лейных варницах порох), он тут же поспешил к Золото-РУку.

— Что стряслось? Татарин убег?

— Да. Оплошал я. И то сказать, откель столько ковар­ства. За родного сына держал, а не за раба. Вот за это — отблагодарил.

— Ты скажи, гать на Волчий остров ведома ему?

— Я ему вроде сказывал, когда за добычей хаживали.

— А про тыльную тропу?

— И про нее знает. Только, думаю, еще недельку-дру­гую везде болото можно осилить, если в плетенках.

— И про это знает?

— Должно быть.

— Да-а-а! Впрочем, нынче весна ранняя, да и зима сто­яла сиротская, болото уже задышало. Через неделю, ду­маю, пусть суются на плетенках. Там им и крышка, С плетенками вместе.

— Его перехватить бы. Он в те дни, когда ты казну и княгиню отправлял, бегал на добычу. Не углядел ли чего подлец неверный?

— Пошлю на Оку. Пару станиц. Глядишь, приволо­кут.

— Может, с кем сговор имел?

— Думка есть такая. Велю всех пленников, даже кто крещеный, в тайничную. Оковать в цепи и под замок. Попытаю их.

— Новокрещеных не следовало бы.

— А они, как Ахматка тебя, кистенями по затылку?! Нет, не станем рисковать. Если не виновны, не обидят­ся. Да и Бог нас простит: не крамольничаем, а за веру христову стоим. Да и перед князем за вотчину его, за люд православный я в ответе. Как же мне промашку допускать. Может, новокрещеных не станем железом пытать? Верно. Поспрошаем только. — Помолчал не­ много, потом спросил: — Ковать сможешь? Молотобой­ца возьми из тех, кто дроб льет. Выбери, какой пригля­нется.

— Отлежусь сегодня. Только, воевода, знахарку по­кличь. Настоя бы какого да мази.

— Я уже послал. Будет тебе знахарка.

— Тогда с утречка в кузнице.

— Вот и ладно. Пойду насчет Волчьего острова распо­ряжусь.

Никифор окончательно решил сегодня же послать на остров еще часть дружины, дать ей в помощь казаков. Отрядил и плотников, чтобы спешно укрепляли стену во­круг терема. Боям повелел ни шагу из терема. Ни в какие заставы. Чтоб готовы были насмерть стоять, но нападе­ние врага, если оно случится, отбить.

Никифор был уверен, что в самом худшем случае на остров большие силы пробиться не смогут.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Левое, немноготысячное крыло крымского войска об­ступало Белев и Одоев неспешно, волоча с собой стено­битные орудия, и лишь казачьи сотни да отряды легких татарских конников шныряли по округе, грабя, хватая полон и сжигая деревни, погосты и хутора. Основная си­ла двигалась по Дикому полю тоже не очень-то прытко, и не только потому, что была обременена тяжелым осад­ным снаряжением, турецкими пушками, большим кара­ваном вьючных верблюдов и лошадей не только с прови­антом для людей, но и с кормом для коней, без которого нельзя обойтись еще несколько недель потому, что слиш­ком много было снега и в степи, и в перелесках и низи­нах, где особенно высока прошлогодняя трава, но еще и потому, что Мухаммед-Гирей под страхом смерти запре­тил до его появления кому-либо отдаляться от Ногайско­го тракта, кроме малого числа разведчиков, не имевших право тревожить пахарей, объезжая стороной и их, и по­селения, и крепостицы. Основная часть крымского вой­ска даже не знала, где будет нанесен удар по урусам.

Только Мухаммед-Гирей и его брат Сагиб-Гирей, от­давшие столь непривычные для крымских ратников при­казы, птицами неслись по Ногайскому тракту к Волге, намереваясь переправиться через нее чуть выше устья Камы, меняли заводных коней, не позволяли ни себе, ни сопровождавшим их отборным туменам подолгу отды­хать. Скакали налегке, без обузного снаряжения, только с небольшим караваном вьючных лошадей.

Чтобы кони не уставали, их подкармливали бараньим курдючным салом, которого было в достатке набито во вьюки и даже в переметные сумы. Сами крымцы тоже не отказывались от сала, но предпочитали конское мясо, которое пластинами укладывали под потники, где оно за время, что были в пути, до следующего привала, стано­вилось мягким и душистым.

Когда от села к селу, от города к городу неслась весть о приближении крымцев, все в ужасе бросали свои дома, подворья, весь скарб, великими трудами нажитый, и спе­шили укрыться либо в лесной глухомани, либо за стенами городов, готовясь к смертному бою. В этом была необхо­димость, ибо татары, налетая саранчовыми тучами, вы­метали под метелку закрома, угоняли весь скот, и круп­ный, и мелкий, растаскивали имущество, а что не могли увезти с собой, предавали огню — несли с собой крымцы кровь, горе и слезы. На этот раз, как обычно, тоже разбе­гались пахари и ремесленники, охотники и бортники', запирались ворота всех крепостей, но, всем на удивление, братья Гирей и сопровождавшие их два тумена отборных конников черной тучей проносились мимо.

На левый берег Волги крымцы переправились быстро, всего за два дня, но после этого Мухаммед-Гирей не стал безоглядно спешить. Хотя и доносили ему, что почти все князья луговой черемисы78 согласны стать слугами Са-гиб-Гирея, Мухаммед-Гирей решил поосторожничать. Каждый острог поначалу окружал конниками, словно готовился к нападению, и лишь после этого вступал в пе­реговоры.

Мирно все шло, хотя и отнимали переговоры драго­ценное время. Ворота острогов в конце концов отворя­лись, братья Гирей принимали присягу от князей, куп­цов, ремесленников, оставляли малый отряд, чтобы тот спешно ополчал ратников, которые были бы готовы в лю­бой момент прибыть на Арское поле79 , что раскинулось недалеко от Казани и могло вместить в себя до сотни ты­сяч всадников с заводными конями.

Обычно казанцы здесь и собирались для больших по­ходов, в мирное же время сюда на ярмарку съезжались весной и осенью купцы астраханские, персидские, сред­неазиатские, ногайские, и шел великий торг не только всяческими товарами и животными, продавали здесь в рабство и захваченных в плен