Риск.Молодинская битва.

А над головами штурмующих понесся дикий вопль:

— Теребердей-мурзу убили!

В один миг все изменилось. Отхлынули ногайцы от стен китай-города и пустились догонять своего лашкар-каши: воронья туча уносилась так, словно гнал ее свире­пый ураган.

Пушки и самопалы успели сделать лишь по одному залпу, а гуляй-город выпустил несколько тысяч всадни­ков, которые начали сечь отступавших в панике ногай­цев.

Победа! Еще одна! Ликуют ратники, ликует с ними и главный воевода, однако не слишком долго. У него — но­вая забота, новые трудные думы. Они уже о завтрашнем дне. Каким он будет? Наверняка навалится Девлет-Ги-рей еще большими силами. Если не всеми. Значит, не из­бежать сечи на покосном поле. В гуляй же отступать, ес­ли станет невмоготу.

Собрал воевод.

— С рассветом встанем на покосном поле. Чуть далее полета стрел от Рожай. Чтоб не поспособствовать крымцам в устройстве их каруселей, все самострелы в первые ряды. Как крымцы появятся на берегу, болта­ми их.

— Поле и без того не даст крутить круги, — заговорил воевода Одоевский. — Самострелы — дело хорошее. По­щипают крымцев еще до рукопашки, а нельзя ли, князь, огненный наряд из гуляя выставить. Не весь, понятное дело, но добрую половину.

— Дельно. Так и поступим. Выдели по сотне к каждой пушке. Чтоб когда до мечей дойдет, сопроводили бы пушкарей обратно в крепость. Сам гуляй- город полку Ле­вой руки стеречь. Особенно с тылу опаску иметь. Дивей-мурза может любую каверзу выкинуть.

— Засады по оврагам посажу, — пообещал первый во­евода полка князь Репнин. — Сотен по пяти.

— Нелишнее, — одобрил князь Воротынский. — Все остальное тоже изготовь. Сам убедись в ладности оборо­ны. Изготовься и нас принять, если крымцы теснить ста­нут.

Как предполагал Михаил Воротынский, завтрашний день решит судьбу многодневного противостояния, судь­бу России, но он ошибался. К счастью. Ибо не устояла бы рать русская, пусти Девлет-Гирей, как ему и советовал Дивей-мурза, все свои тумены. Но хан крымский считал, что и половины сил вполне достаточно, чтобы побить не­верных. Пнув сапогом Теребердея, который истекал кро­вью у его ног, оправдывая неудачу свою многочисленнос­тью русских полков, Девлет-Гирей со злобным спокойст­вием повелел:

— Готовьте три тумена в помощь трусливым зайцам на русскую крепость из дощечек. Гяуров не может быть много!

Дивей-мурза пытался убедить хана, что ошибочно вновь посылать не все тумены на русских, но тот отру­бил:

— Ханское слово твердо, как скала. Таков наказ вели­кого Чингисхана!

Вот и вышло так, что татары численностью немного превосходили русских ратников.

Излюбленный маневр, когда передовые конники на­чинают кружить круги в десятках трех саженей перед строем изготовившейся к сече вражеской рати, отчего во­ины гибли не десятками, а сотнями, не обнажив даже ме­чей, крымцам не удался. Рушницы, самострелы и, глав­ное, пушки колесные, стрелявшие не ядрами, а дробью, заставили крымцев изменить тактику и кинуться в атаку сразу. Сквозь тучи железных, кованых стрел, сквозь се­кущую дробь.

Они несли потери, а не русская рать.

И все же крымские тумены приближались стреми­тельно. Русские полки ощетинились копьями, неся смерть первым смельчакам; но вот то в одном, то в дру­гом месте прорывались сквозь лес копий самые ловкие, самые сильные, и рукопашная сеча начала набирать силу.

Необязательно быть современником тех событий, что­бы представить, сколько богатырей с той и с другой сто­роны обагрили кровью нежную зелень нескошенной тра­вы. Упорная рубка не прекращалась до самого вечера. Никто не смог взять верх.

Беспристрастный итог этого упрямого противостоя­ния подвел русский летописец: рать русская отошла в обоз, «а татаровья в свои станы».

Что даст следующий день? Новую сечу? Но как пока­зал день минувший, она в лучшем случае тоже может не принести безоговорочной победы ни той ни другой сторо­не. Если же татар добавится? Да если еще намного?

У главного воеводы трещала голова. Ему предстояло и «приманку съесть, и в мышеловку не угодить».

«Пора, видать, повторить Боброка…»

Великий риск. Чтобы удар сбоку имел решающую си­лу, нужно, при такой великой разнице в численности войск, не только использовать полки Правой руки и Пе­редовой, как замысливалось первоначально, ибо этого, как теперь понимал Воротынский, не хватит, чтобы из­менить ход сечи — удар не станет весьма ощутимым для крымцев. Для большего успеха лучше вывести из гуляй-города Большой полк и полк Левой руки. Но загвоздка в том, смогут ли наемники и казаки настолько долго удер­живать гуляй, чтобы крымские темники задействовали все свои тумены. Потеря-же гуляй-города — это полный крах.

«Позову порубежников в гуляй. Оставлю самую ма­лость их лазутить, остальных — сюда. Знатные они рат­ники. Может, ертоул привлечь? Посоху тоже? Посошни-ки и ертоульцы топорами мастаки орудовать. Но прежде пусть пару вышек для костров поставят».

Гонцы понеслись к порубежным воеводам с приказом князя этой же ночью прибыть всем в гуляй-город для его обороны, оставив лишь малые лазутные группы.

Следом за первыми гонцами — посланцы к князьям Хованскому и Одоевскому, чтобы поспешили те самолич­но к главному воеводе на совет. Однако прибытия их князь Михаил Воротынский ждать не стал и позвал к се­бе начальника наемников Юргена Фаренсбаха, атамана Черкашенина, воевод большого огненного наряда и гу­ляй-города Коркодинова с Сугорским, а также первого воеводу Ертоула.

Но и малого времени, нужного для сбора приглашен­ных на первый совет воевод, князь Воротынский не те­рял даром. Позвал Косьму Двужила:

— Тебе, Косьма, скакать к Федору Шереметеву. Пере­дай ему мой приказ к исходу ночи ударить по обозу и пле­нить его. После этого, если все обойдется удачно, выйти на Пахру и встать твердым заслоном на переправе. От­влечь, таким образом, часть татарских сил на себя. Ты оставайся там ему в помощники.

— Для верности не послать ли, князь, еще одного гон­ца. А то и двух? Разными путями.

— Отбери две пары дружинников. Сам дай им наказ.

— Ясно.

Косьма — за порог, воевода, глава наемников и ата­ман казаков, — ему навстречу.

— Входите, — приглашает Михаил Воротынский, — рассаживайтесь, разговор недолгий, но весьма важный.

Подождал, пока все рассядутся, только тогда загово­рил. Четко, без тени сомнения, без упования на советы:

— Решил я завтра встречать крымцев иначе, чем нынче. В поле не встанем. Затемно уберу Большой полк и полк Левой руки по оврагам и до срока затаюсь в лесу. Штурм отбивать вам. Еще порубежники подтянутся. Держаться до последней возможности. Когда станет не­вмоготу, дать дым. Для него спешно срубить вышки и подготовить все для густого дыма. Самое главное, не

дать сигнал прежде времени, пока не втянутся все крым­ские тумены в бой. Но и не припоздниться. Помните, ес­ли татарва прорвется за стены, обернется это великой бе­дой. Но не будет большой выгоды и от удара с боков и со спины, если у Девлетки останутся под рукой большие силы. Главным воеводой оставляю Юргена Фаренсбаха. Если всем все понятно, поспешите определиться, где нужней всего окажутся пушки и стрельцы, как сплести ертоульцев-неумех с рыцарями Юргена, казаками ата­мана Черкашенина, с казаками и детьми боярскими из

порубежников. Ночью вместе поглядим, ладно ли все ус­троено.

Вопросов никто не задал, вышли все, задержался лишь атаман Черкашенин. На лице — нескрываемое не­удовольствие.

— Имеешь что сказать, славный атаман?

— Отчего на Юргена оставил гуляй? Иль мало изменя­ли наемники? Иль не научены мы прежним?

— Не гневись, атаман. Юрген — честный рыцарь. Главное же, он может все спокойно взвесить, не в пример тебе. Ты слишком горяч, хотя и головастей воевода, но на сегодняшний день горячность твоя не может быть спод­ручной. Юрген не затмит твоей славы, да и не о славе ду­мать сейчас нужно. Главная наша с тобой думка — о спа­сении России, отчины нашей.

Положив на могучее плечо атамана свою руку, Миха­ил Воротынский добавил с отеческой заботливостью:

— Не тужи. Если все пойдет по задуманному мною раньше, хватит твоим казакам раздолья. Если же Бог рассудит иначе, сырая земля станет нам с тобою смерт­ным ложем. Живые мы не отступим. Не имут сраму толь­ко мертвые.

— Подчиняюсь тебе, чтя твою мудрость, но за немца­ми все же присматривать стану.

— Лишнее это. Встань с ними плечом к плечу. Поверь мне, Фаренсбах — рыцарь честный. Столь же честны и его ратники.

Вошел Никифор Двужил.

— Прибыли князья Хованский и Одоевский. Князь Репнин тоже здесь. Они ждут твоего слова.

— Пусть входят, — произнес князь и напутствовал Черкашенина: — Поспеши мой приказ исполнить. Славу после рати делить станем.

Вполне возможно, не устроил атамана доблестных ка­заков разговор с главным воеводой, но продолжать его уже не было смысла, и Черкашенин склонил голову.

— Не суди зряшно, воевода, не славы ради мое к тебе слово. А насчет животов, я с тобой вполне согласный. Ни я, ни казаки мои не опозоримся в сече!

Разговор с первыми воеводами засадных полков длился дольше. Нужно было определить, в каком месте уда­рит каждый из четырех полков, чтобы не получилась не­разбериха и чтобы удары оказались по возможности од­новременными, что создаст внушительность и приведет к замешательству крымские тумены. На сей раз главный воевода не приказывал твердо, а больше выслушивал первых воевод полков, соглашаясь с одними, поправляя других, — шла выработка общими усилиями совместно­го засадного удара по татарской рати.

В итоге условились так: Большой полк и полк Правой руки налетят по правому боку вдвоем, ибо они не в пол­ных составах; полку Левой руки навалиться на левый бок одному, ибо он полнокровный; Передовому же — са­мая, пожалуй, сложная задача — тыл штурмующих. Стало быть, ему предстояло изрядно проскакать в обход, чтобы оказаться в положенном месте.

Князь Хованский попытался настоять на своем пред­ложении:

— Дозволь все же, князь Михаил, разделив полк, вы­вести загодя к ловким для удара местам? Иначе, ясно и тебе, получится задержка с ударом. Не одновременно со всеми я подоспею. По берегу скакать добрых три версты пару тысячам, версты две еще пару тысячам. Разнотык

не получится ли?

— Я уже сказал «нет». Повторю: не нужно ни тебе, ни Одоевскому делать каких-либо передвижений. Ваша за­дача — ждать. Терпеливо. И, главное,