Риск.Молодинская битва.

из леса.

Под шум этого необычного боя основная часть тысячи в совершенном безмолвии налетела на шатровый лагерь. Тех, кто сопротивлялся, секли безжалостно, кто падал на землю — вязали я стаскивали как кули в одно место, что­бы их легче было охранять. Когда до стражников, гото­вых принять бой с неведомой силой, дошло, что охраняе­мые ими мурзы захвачены, они пали духом, побросали на траву луки и сабли. Русские вой, не выказывая всех сил, выходили из темени лишь малыми группами, свя­зывали потерявших волю к сопротивлению крымцев, приказывая им лежать бездвижно: иначе — смерть.

Коноводы тем временем, как и предполагалось, почти все улепетнули за Пахру и поскакали в ставку хана, вполне осознавая, что за столь неприятное известие, ка­кое они ему преподнесут, хан непременно повелит пере­ломить им хребты. И только десятник, определив себе в помощники двух нукеров, укрылся в ернике. Одному из нукеров он велел отвести верховых и заводных коней для себя глубже в лес и там охранять их, а сам, взяв с собой второго, принялся изучать, сколько русских ратников напало на стан вельмож. Десятник твердо решил скакать к хану ДевлетТирею только тогда, когда все основатель­но разведает.

Взошла луна, осветив роскошные шатры, разномаст­ные дорогие возки мурз, собравшихся властвовать в рус­ских городах; чуть поодаль от этих возков — ряды пово­зок со скарбом вельмож, и совсем в стороне — еще деся­ток телег, укрытых толстой кошмой: видимо, огнезапас.

— Дай мне, воевода, десяток ратников осмотреть еще разок шатры и обоз, не укрылся ли кто из мурз. Еще по­ищу, не остался ли княжеский боярин Селезень в жи­вых. Но перво-наперво гляну, не зелье ли под пологом?

В защищенных от дождя и солнца повозках действи­тельно оказались порох и ядра. Чугунные. Немного ог­ненного запаса (основной обоз с порохом был сожжен при ночном налете сводных сил двух полков), но все же впол­не достаточно, чтобы сделать по десятку выстрелов из всех пушек, стоявших неприкаянно на поляне близ Пах­ры. На меткость, само собой, рассчитывать не приходи­лось, ибо пушкарей среди мечебитцев не было, основа­тельно же попугать крымцев огнем и даже одним видом этих изготовившихся к стрельбе пушек, вполне можно.

Вот такая мысль родилась у Косьмы Двужила, и он, велев десятке продолжать осмотр обоза, пошагал к воево­де Федору Шереметеву.

— А что, если пушки на берег к переправе перета­щить? Пустит Девлетка на нас нукеров своих, мы их — пушками!

— Мудрый совет юного воеводы. Пушки турские и впрямь исправны. Сам этим займусь, пока ты не закон­чишь искать боярина Селезня, после чего тебе поручу пушки.

— Хорошо.

Косьма пошел к обозу, а ему навстречу уже трусил де­сятник.

— Кажется, нашли. В повозке. Кошмой накрытый. Без памяти. Истерзанный весь, но живой.

Косьма прибавил шагу.

Действительно, в повозке под жесткой пыльной кош­мой лежал связанный по рукам и ногам боярин Селезень. Без кольчуги. В одной исподней льняной сильно изо­рванной рубахе. Даже в лунном свете на оголенных час­тях тела хорошо были видны ожоги и порезы.

Косьма приложил ладонь к окровавленному лбу со­ратника, ставшего за последние месяцы даже другом, и попросил Селезня, словно он мог услышать его и понять:

— Потерпи чуток. Сейчас сбегаю за зельем и полоса­ми. Они у меня в переметной суме.

— Дозволь и мне в своей переметке поискать нужное, — попросил Косьму десятник. — Травная мазь у меня, знахар­кой сготовленная, и полосы льняные, женой сотканные.

— Беги, — разрешил Косьма, затем повелел стоявше­му рядом мечебитцу: — Пока мы ходим, освободи от пут.

Осторожно, чтоб без боли. Остальным всем продолжить осмотр обоза.

Когда раны Селезня начали обмывать травяным на­стоем и смазывать мазью, по возможности бинтуя их, он застонал, а потом и открыл глаза.

— Косьма?

— Да, друже. Да.

— Я исполнил просьбу нашего князя.

— Низкий тебе поклон от него. Побьем татар, лучшие лекари поставят тебя на ноги. Пока же потерпи. Перене­сем тебя в шатер, оставим при тебе для пригляду воя, больше ничего сделать не смогу. К утренней рати нужно готовиться.

— С Богом.

А в то самое время, когда истерзанного Селезня осто­рожно, на кошме, как на носилках, переносили в бли­жайший шатер, в ставку к Девлет-Гирею прискакали ко­новоды и пали к его ногам.

— Великий хан, гяуры напали на ваших мурз и пле­нили их.

Гневом налилось скуластое лицо крымского хана, в глазах запылала ярость.

— Переломить им хребты и бросить рядом с дорогой, по которой пойдут наши тумены на русскую крепость. Пусть все видят, как мы расправляемся с трусами!

Слуги тут же поволокли несчастных из шатра, а Дев-лет-Гирей продолжал кипеть гневом. Находился бы сей­час рядом с ним Дивей-мурза, и его не обошла бы страш­ная кара. Но сколько ни полыхай гневом, принимать ка­кое-то решение нужно. Самому. Нет Дивей-мурзы, нет Теребердей-мурзы. Они виноваты в том, что ошиблись в оценке сил гяуров, не разведали их как следует, но сей­час только они могли дать толковый совет.

Себе хан Девлет-Гирей мог в этом признаться. Он уже был недоволен и собой, тем, что не расспросил приска­кавших от Пахры, велика ли сила гяуров. Хан пытался здраво осмыслить, что же произошло в стане мурз, кото­рых охраняли кроме множества нукеров, еще и телохранители самих сановников, но у Девлет-Гирея ничего вра­зумительного так и не получалось. Отвык он думать сам, соглашаясь лишь с подсказками советников или отрицая их. То ему казалось, что на стан мурз напали полки, ко­торые, как утверждали перебежчики, ведет сам князь московский Иван, то хан предполагал, что это очередной дерзкий налет тех гяуров, которые прячутся по лесам и не дают покоя его войску, но чем дольше он думал, тем все более и более склонялся к выводу о подходе передо­вой части русских полков, которые спешат на помощь гу­ляй-городу.

Если это так, то оставалось только два выхода из ны­нешнего положения. Первый — отправить к Пахре ту-мен, а то и два, поставить их на переправе, чтобы на два или три дня задержать гяуров, остальные тумены уво­дить обратно в Крым, сохранив их для следующего, бо­лее удачного по воле Аллаха похода, а чтобы не пошли гяуры вдогон, осадить крепость одним туменом. Вто­рой — не отменять своего приказа о приступе гуляй-го­рода, отрядив лишь тумен на Пахру, и, как советовал перебежчик-боярин, захватить крепость. Укрывшись в ней, встретить полки князя московского, который большого войска собрать не может, поэтому легко бу­дет разбит.

«Тогда больше ничего не помешает мне войти в Кремль».

Но если в Кремле осталось много ратников? Тогда не­пременно — приступ. А без стенобитных орудий он не станет удачным. Впрочем, у гяуров много пушек и, бес­спорно, достаточно огнезапаса. Но если они в самый по­следний момент взорвут порох? Гяуры часто взрывали себя вместе с нападающими, чтобы погубить как можно больше своих врагов.

Все более и более Девлет-Гирей склонялся к тому, что­бы уводить тумены в Поле. Он уже готов был собрать тем­ников и нойонов, чтобы объявить им свою новую волю, но полог шатра откинулся, и верный слуга-телохрани­тель доложил с низким поклоном:

— Прискакал, мой повелитель, десятник коноводов от Пахры.

— Какую принес весть?

— Он хочет сказать свое слово только вам, великий хан.

— Впусти.

Десятник пал ниц, взмолившись:

— Изъявите милость выслушать меня, о великий из великих?

— Мы слушаем.

— Гяуров не больше тысячи. Велев своим нукерам скакать к вам, великий хан, я оставил с собой двух из них, чтобы разведать, сколько гяуров напало на шатры ваших, великий хан, мурз. Я убедился, что их мало, и ду­маю, что это те же самые, кто взорвал обоз с порохом.

— Думать будем мы! — оборвал десятника Девлет-Гирей. — Ты сказал, мы — подумаем! — Но сразу же смягчил­ся, что ни говори, радостную весть принес десятник. — Ты и те, кто оставался с тобой, достойны моей награды. Ты — сотник. Те двое — десятники.

Все встало на свои места. Немедленно нужно напра­вить к Пахре тумен, но пусть он не переправляется, оста­новится у переправы, и только если гяуры начнут пере­праву сами, должен будет отбить им охоту это делать. С рассветом же можно вести все свое войско на русскую крепость из досок.

Готовился встретить рассвет и князь Федор Шереме­тев. Его тысяче нужно было успеть установить у перепра­вы пушки, подтащить к ним зелье и ядра, отобрать доб­ровольцев на роль пушкарей. Тысяча все делала слажен­но и споро, ибо все понимали, каково будет стоять на пе­реправе, сдерживая превосходящие во много раз силы. Они не знали, что крымский тумен не станет на них напа­дать, но если бы даже знали, все равно готовились бы к обороне столь же тщательно.

Перед рассветом, как только крымский тумен подо­шел к переправе и спешился, явно показывая, что у него нет намерения переправляться через реку и он собирается лишь оборонять переправу, князь Федор Шереметев срочно послал к Михаилу Воротынскому гонца с докла­дом о таком поведении татар и со словом, что боярин Се­лезень найден, истерзанный, но живой.

К тому времени главный воевода почти полностью за­кончил перестановку имеющихся в его распоряжении сил. Как только сообщили ему, что боярин Селезень в руках у крымцев, он тут же велел полкам выходить из крепости, выделив каждому проводника, чтобы тот указал отведен­ное полку место. Никифор Двужил и сын его, Косьма, в свое время места эти определили. Они были не так далеко от гуляй-города, но в укромных овражках. Сигнал к дейст­вию для полков — дым на вышках гуляй-города, а до этого приказано даже не шевелиться, окружив себя засадами, чтоб ни туда, ни обратно даже мышь не проскользнула.

Если же хан не поведет тумены на штурм, а двинется к Оке, вестовые известят, как дальше поступать.

Главный воевода русской рати и верил в успех бояри­на Селезня и сомневался, но считал, что преследовать крымцев, если они попрут к себе, можно не только из гу­ляй-города. Конечно, потребуется время, чтобы вывести полки из чащоб, но овчинка стоит выделки, ибо главное сегодня — разбить крымцев, если они навалятся на гу­ляй-город.

Хорошо бы со всех сторон полезли. Вот тогда — успех. Селезню тогда — великая слава!

Юрген Фаренсбах, воеводы Коркодинов и Сугорский ни свет ни заря подняли своих соратников, расставляя по местам. Особенно много хлопот вышло с