нередко ездила в Германию якобы к работавшему там старшему брату. Но в действительности, чтобы показаться немецким профессорам. И накануне 7 ноября, и в день парада она тоже держалась за голову — ее вновь мучили боли. Парады раньше длились 4 часа: с 8 до 12. Мы вместе с Надеждой Сергеевной стояли перед входом в Мавзолей. Потом она, держась за голову, ушла раньше, а мы после парада уехали на дачу. Ну и вот такое горе случилось.
Гроб с телом стоял в здании ГУМа. Там примерно в центре есть со стороны Красной площади такая ниша, в ней — лестница на второй этаж. Там дверь, за ней помещение, где и был выставлен гроб. Сталин буквально рыдал. Василий все время висел у него на шее и уговаривал: «Папа, не плачь, не плачь». Сталин склонялся над гробом и рыдал.
Когда гроб вынесли, Сталин шел сразу за катафалком. Потом оркестр, мы шли за оркестром. Процессия шла к Новодевичьему монастырю. У могилы Сталин стоял с одной стороны, мы с Васей — с другой. И между нами никого не было. Сталин был убит горем. Взял горсть земли, бросил в могилу. Нам сказали тоже взять землю и бросить. Мы спросили, для чего. Нам ответили, что так надо».[283]
Как утверждает Коэн, показания лиц, представших на скамье подсудимых первого московского показательного процесса, были заранее подготовлены и затем «хорошо отрепетированы» самими подсудимыми: «Процесс Зиновьева, Каменева и 14 обвиняемых начался 19 августа… Хорошо вышколенные его следователями подсудимые незамедлительно дали показания… Вышинский, дирижировавший на суде хорошо отрепетированными признаниями1…»
Между тем вплоть до настоящего времени в распоряжении историков не появилось ни одного доказательства принуждения Зиновьева или Каменева к признательным показаниям на суде. Зато хорошо известно вот что:
— несколько протоколов допросов Зиновьева и Каменева, которые получены от них на предварительном следствии и где они сознаются в совершении преступных деяний, в том числе в причастности к убийству Кирова;
— признания, полученные от некоторых других обвиняемых в ходе предварительного следствия;
— признательные показания Авеля Енукидзе и Генриха Ягоды с обвинениями в преступной деятельности Каменева, Зиновьева, Бухарина и ряда других лиц;
— заявление М.П. Фриновского, из которого ясно следует: группа Зиновьева—Каменева — часть крупномасштабного заговора, в котором он сам участвовал наряду с Ежовым, Бухариным и многими, многими другими;
— прошения о помиловании, которые Зиновьев и Каменев направили в Верховный суд СССР и которые до поры до времени оставались секретными и не предназначались для чужих глаз. При наличии сделки, по условиям которой подсудимые соглашались дать клеветнические признания, следы или намеки на такую договоренность непременно там бы обнаружились1. Или где-то еще! Но таковых как не было, так и нет;
— стенографические материалы по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра (в сокращении) опубликованы в советских газетах2; последние, конечно, доступны были и Коэну;
— наконец, из частной переписки Сталина и Кагановича становится ясно: советское руководство черпало свои сведения из материалов допросов обвиняемых (а не наоборот), а полученная таким образом информация в дальнейшем подлежала проверке следственными органами.
Так, в одном из писем, написанном по горячим следам процесса Зиновьева—Каменева, читаем:
…Из показания Рейнгольда видно, что Каменев через свою жену Глебову зондировал французского посла Альфана насчет возможного отношения французского правительства к будущему «правительству» троцкистско-зиновьевского блока. Я думаю, что Каменев зондировал также английского, германского и американского послов. Это значит, что Каменев должен был раскрыть этим иностранцам планы заговора и убийств вождей ВКП. Это значит также, что Каменев уже раскрыл им эти планы, ибо иначе иностранцы не стали бы разговаривать с ним о будущем зиновьевско-троцкистском «правительстве». Это — попытка Каменева и его друзей заключить прямой блок с буржуазными правительствами против советского] правительства]. Здесь же кроется секрет известных авансовых некрологов американских корреспондентов. Очевидно, Глебова хорошо осведомлена во всей этой грязной области. Нужно привести Глебову в Москву и подвергнуть ее ряду тщательных допросов. Она может открыть много интересного».[284]
Как недвусмысленно следует из текста письма, Сталин не знал, что именно Рейнгольд собирался говорить на суде, и лишь делал выводы на основе полученных показаний. Иными словами, Сталин пытался понять и разобраться в происходящем, и не более того.
Процитируем еще несколько фрагментов из упомянутых выше свидетельств. Вот Фриновский:
«Во время процесса ЗИНОВЬЕВА, КАМЕНЕВА и других, когда было опубликовано в печати о БУХАРИНЕ, перед концом процесса, ЕВДОКИМОВ был в Москве. Он очень волновался и в разговоре со мной говорил: «Черт его знает, как удастся выкрутиться из всего этого дела. Никак не понимаю ЯГОДУ, что он там делает, зачем расширяет круг людей для репрессий, или у этих поджилки слабы — выдают. Но можно было бы поставить таким образом ход следствия, чтобы всячески обезопасить себя».[285]
Ягода: «Я могу признать, что лично у меня после убийства Кирова была попытка, вернее намерение, дело это «потушить» и ограничиться арестами только в Ленинграде. Но неослабленный контроль со стороны ЦК и участие в следствии Ежова этому помешало. Как известно, были арестованы Зиновьев, Каменев, Бакаев и др. в Москве…
По отношению к Зиновьеву и Каменеву у меня была двойственная политика.
Я не мог допустить, чтобы следствие по их делу далеко зашло. Я боялся их откровенных показаний. Они могли бы выдать весь заговор…
Я принял все меры к тому, чтобы создать Зиновьеву и Каменеву наиболее благоприятные условия в тюрьме: книги, бумагу, питание, прогулки — все это они получали без ограничения. Но чем черт не шутит? Они были опасными свидетелями.
Поэтому, докладывая дело в ЦК, я, чтобы покончить с ними, предлагал Зиновьева и Каменева расстрелять…
Летом 1936 года из политизоляторов в Москву для привлечения к следствию по делу центра троцкистско-зиновьевского блока были доставлены Зиновьев и Каменев. Мне, как я уже говорил, нужно было с ними покончить: они все равно были уже провалены, третий раз привлекались, и я очень беспокоился, чтобы они где-нибудь на следствии не болтнули лишнего. Поэтому я счел необходимым поговорить с ними. Ясно, что ни на допросах, ни вызывать их в кабинет для разговора я не мог. Поэтому я стал практиковать обход некоторых камер арестованных во внутренней тюрьме. Почти во все камеры я заходил вместе с начальником тюрьмы Поповым. К Зиновьеву и Каменеву (в отдельности к каждому) я тоже зашел, предупредив Попова, чтобы он остался за дверью.
За время 5–10 минут я успел предупредить Зиновьева и Каменева о том, кто арестован, какие имеются показания. Заявил им, что никаких данных о других центрах, принимавших участие в заговоре, тем более об общем центре, следствие не знает.
«Не все еще потеряно, ничего не выдавайте сами. Центр заговора действует. Вне зависимости от приговора суда вы вернетесь ко мне», — говорил я им. И Зиновьев, и Каменев на следствии и на суде, как вы знаете, выполнили мои указания. А после приговора они были расстреляны. Это было в августе 1936 года».[286]
На допросе 25 апреля 1937 года Буланов, один из подручных Ягоды, признался:
«Весной 1931 года Ягода открыто и прямо сказал, что политика ЦК ВКП(б) неправильна, что эта
