заявлений. (Голос с места: правильно.)
…Злоупотребили всем этим отношением партии к вам и вместо того, чтобы полностью разоружиться и сжечь за собой мосты, использовали методы двурушничества и обманов партии, вместо того, чтобы помочь партии разоблачить троцкистов, зиновьевцев».[307]
И.Д. Кабаков: «Разрешите спросить вас, кто создал школу двурушничества в партии?»[308]
Молотов: «То, что они сами могут делать, это только то, что каждый может сделать из-за угла, исподтишка, как двурушник, как человек, который делает что-нибудь, пряча свое лицо».[309]
Я. Б. Быкин: «Товарищи, самые злейшие враги партии и рабочего класса — это двурушники».[310]
И так далее. Поскольку двурушничество стало одним из главных обвинений Бухарина (а тот, напомним, клялся в преданности Сталину и партии, но одновременно тайно готовил переворот против обоих), письмо к «будущему поколению руководителей партии», таким образом, не только не опровергает, а скорее, наоборот, служит одним из ярких доказательств бухаринского лицемерия.[311]
Как отмечает Коэн, П.П. Постышев взял слово на Пленуме и выступил против Сталина «от лица противников террора». Постышев действительно выступал на Пленуме, но в его выступлении не было того, что ему приписывают. Отрывок, процитированный Коэном, взят им из «закрытого» доклада Хрущева на XX съезде КПСС. Но, как теперь видно из опубликованной стенограммы, цитата была вырвана из контекста, исказив смысл постышевской речи. В действительности, тот и не помышлял противиться «террору», а, наоборот, соглашался и поддерживал его. Вот как выглядит выступление Постышева без хрущевских искажений и изъятий:
«Я вот так рассуждаю: прошли все-таки такие крутые годы, такие повороты были, где люди или ломались, или оставались на крепких ногах, или уходили к врагам, — период индустриализации, период коллективизации, все-таки жесткая была борьба партии с врагами в тот период. Я никак не предполагал, что возможно пережить все эти периоды, а потом пойти в лагерь врагов. А вот теперь выясняется, что он (зав. отделом пропаганды и агитации Киевского обкома ВКП(б) М.М. Карпов. — Г.Ф., В.Б.) с 1934 года попал в лапы к врагам и стал врагом. Конечно, тут можно верить этому, можно и не верить. Я лично думаю, что страшно трудно после всех этих годов в 1934 году человеку, который прошел на крепких ногах путь ожесточенной борьбы, в 1934 году пойти к врагам. Этому очень трудно верится. (Молотов. Трудно верить тому, что он только с 1934 года стал врагом? Вероятно, он был им и раньше.) Конечно, раньше. Я себе не представляю, как можно пройти тяжелые годы с партией и потом, в 1934 году, пойти к троцкистам. Странно это. Какой-то у него червь был все время. Когда этот червь у него появился — в 1926 ли году, в 1924-м ли, в 1930 году, это трудно сказать, но, очевидно, червь какой-то был, который какую-то работу проделал для того, чтобы он попал в стан врагов».[312]
Само собой разумеется, Сталин не «прерывал его», как о том написано у Коэна, тем более «угрожающим тоном», поскольку не было попытки помешать выступлению Постышева как таковой. Здесь же надо обратить внимание на любопытную странность: автор «Бухарина» готов безоглядно и беспрекословно верить даже коммунистическим лидерам (в данном случае Хрущеву), лишь бы те говорили что-нибудь в духе «антисталинской парадигмы».
Продолжая нагнетать жуть, Коэн далее повествует:
«Сталин, увидев, что перевес на его стороне, перешел к своей знакомой тактике: изображая нейтралитет, он предоставил нападать на Бухарина и Рыкова своим подручным по террору и назначил для решения их судьбы комиссию, где заправляли те же самые его приверженцы».[313]
Судя по ссылке, вся насыщенная драматизмом история почерпнута автором у Конквеста. А тот, как известно, зарекомендовал себя незаурядным выдумщиком. Зато благодаря опубликованным стенограммам мы теперь точно можем установить: Сталин не препоручал ничего «своим подручным», а самолично принял участие в работе комиссии.
Вот как представлены результаты ее работы у Коэна:
«Комиссия сообщила свое заключение на заседании, состоявшемся 27 февраля: «Арестовать, судить, расстрелять».[314]
Гетти ссылается на этот же самый отрывок, указывая, что утверждение Коэна не соответствует истине.[315]
Сохранился и опубликован протокол заседания комиссии Пленума ЦК ВКП(б). И, как показал Гетти, среди всех членов комиссии именно Сталин придерживался самой либеральной точки зрения. Принятое в конце концов решение предусматривало не расстрел, а только арест Бухарина и Рыкова и расследование их дела. Но сам Сталин предлагал ограничиться ссылкой, без предания обвиняемых суду и без передачи их дела в НКВД. Однако под нажимом сторонников жестких мер компромиссное решение стало выглядеть иначе, хотя и в измененном виде оно не имеет ничего общего с «заключением», представленным в книге Коэна.
Одна из важных частей разбираемой главы посвящена процессу по делу правотроцкистского блока (март 1938 года) и показаниям Бухарина на нем. Коэн как минимум должен был объяснить, почему подсудимые, — а среди них особенно выделяются Бухарин, Рыков и Ягода, — признали свою вину за совершение тяжких преступлений в одних случаях и категорически отказывались от таких признаний — в других.
Вместо этого Коэн только и отмечает:
«Показания их были вырваны под пыткой и подогнаны под совершенно фантастическое обвинительное заключение. Снова все было хорошо отрепетировано…» [316]
В процитированном фрагменте и «вырванные под пыткой» показания, и «отрепетированный» процесс — все это ни к чему не обязывающие словеса, с помощью которых автор стремился создать у читателя впечатление, что ему известно гораздо больше, чем это есть на самом деле. Под стать Коэну и переводчики его книги на русский, сделавшие еще одну подмену: выражение «вымученное признание» («painfully extracted confession») они заменили на показания, «вырванные под пыткой». Но главное здесь не в манипуляторских злоухищрениях: перед нами яркий пример вопиющей непорядочности Коэна. Судите сами.
Коэн ничего не знал о «вымученных», а тем более «вырванных под пыткой» признаниях. Годы спустя ему самому пришлось признать, что к Бухарину такие методы не применялись:
«В отличие от многих других жертв репрессии, в том числе командиров Красной Армии, к нему, похоже, не применяли физических пыток в тюрьме».[317]
Реабилитационная Комиссия ЦК КПСС горбачевского времени хотя и приложила немало сил, но так и не сумела отыскать доказательств применения к Бухарину пыток, фактов оказания на него какого-либо давления или посулов сохранить жизнь в обмен на лживые показания.[318] Что касается «репетиций», Коэн, когда писал свою книгу, не располагал о них никакими сведениями и до сих пор знает о них не больше нашего.
В следственном изоляторе у Бухарина нашлось время, чтобы написать книгу стихов, научно- теоретические работы, первую часть автобиографического романа, несколько писем. Ясно, что благоприятные условия для литературного творчества предоставляются далеко не всем заключенным, а только тем из них, кто, как Бухарин, находился на привилегированном тюремном содержании.
Ссылаясь на Медведева, Коэн отмечает:
«Примерно 2 июня он, наконец, уступил «лишь после угрозы следователя уничтожить его жену и только что родившегося сына»… Чтобы спасти ее и новорожденного сына… ему пришлось «сознаться» и выступить на суде».
В самой книге Медведева никаких доказательств сказанного нет и в помине, а вместо них автор голословно заявляет, будто «имеются свидетельства, что…» Причем таковые не преданы гласности вплоть
