фиолетовые круги, потом полыхнуло…
Рогов застонал и присел на корточки, не в силах справиться с накатившим видением.
— А-а-а!
Лошадиное ржание, лязг стали о сталь, крики, пламя горящих судов… И вот его уже тянут на петле, охватившей шею, по распластанным, скользким от крови трупам варягов, печенегов, русичей, болгар… И вот совсем рядом довольное, смеющееся лицо варвара.
Его лицо… Разрубленное почти пополам.
— Кровь.
— Что, Витюша? Что случилось? Плохо, да? — Подхватил брата Павел.
— Всюду кровь…
— Это от духоты, понимаешь? Плохо тебе стало от духоты. Конечно!
Ройтман почти понес Виктора к выходу:
— Давай-ка, наверх… Подышим. Все и пройдет!
На улице Виктор отдышался. Плеснул на себя воды из мутной лужи — и, кажется, отпустило.
— Спасибо, Пашка…
— Не надо, — попросил брат увидев, что Рогов тянется за сигаретой. Не кури!
Последнее слово Ройтмана отозвались в голове в воспаленном мозгу Виктора тысячеголосым громовым раскатом. Его сначало бросило в холодный пот, потом окатило жаром… В колеблющейся перед глазами пелене возник и растаял княжеский стяг.
— Господи Иисусе!
Полотнище сменилось ликом Пресвятой Девы.
Но что это? Щека её рассечена! Кровь на иконе заливает одежду…
Руки… Бесценный перстень с мизинца Богоматери сверкает яхонтом — и оттого живыми кажутся две змеи, обвившие камень.
— Господи! — Виктор упал на четвереньки и завыл от накатившей вновь нестерпимой боли. — За что? Я же не Куря… Не Куря!
Сказать, что присутствовавший при этом Павел растерялся — все равно, что не сказать ничего. Ройтману стало так жутко, что только этот самый страх и помешал ему смыться куда подальше.
И пока брат корчился в судорогах, Павел бегал вокруг, нелепо размахивая руками и пытаясь разобрать хотя бы отдельные слова:
— Витян, что ты сказал? Курить? Курить хочешь?
— Эпилепсия у него, как пить дать! Приступ… — высунулась из окна пожилая соседка. — Смотри, чтобы язык в горло не запал, а то задохнется насмерть…
Но все уже кончилось — так же внезапно, как началось.
На глазах у опешившего Ройтмана, Виктор встал, отряхнулся и повернувшись к непрошеной советчице произнес:
— Дура. Сама ты — дура!
Затем, предвидя реакцию, вскинул вверх руки и принялся ими по-дирижерски размахивать.
Получилось бесподобно. Дама в окне закатилась сначала изысканной бранной трелью — персонально по адресу Виктора. Потом закудахтала, а под конец отлаяла породистой овчаркой всех соседей скопом.
— Ну, вот, — повернулся Рогов к брату. — Так и живем…
Павел нервно хихикнул.
Виктор потрепал его по плечу, и решительно направился обратно, в сторону подвала:
— Все в порядке. Пошли!
— Куда?
— Колеса-то думаешь выносить? Скоро совсем стемнеет.
… В напряженной работе пролетали час за часом.
Закинув очередную партию покрышек на верхний багажник «запорожца», братья решили перекурить. Поднявшись на лестничную площадку между вторым и третьим этажом, они расположились поудобнее и достали помятые пачки.
— Да-а…
— А что делать?
За раз в машину умещалось не больше десяти-двенадцати колес — и это при том, что на двух из них во время движения Виктору приходилось сидеть.
Вывезти же ещё оставалось штук сто.
Даже последнему из последних идиотов стало бы очевидно — ни надвигающейся ночи, ни бензина в баке на эту затею не хватит.
Братья приуныли.
Тем временем, на пустынном дворе и окрестных улицах зажглись фонари. Кто-то где-то завыл на луну…
— Ну, Карла — гад! — Павел, выпустил в потолок очередное кольцо сигаретного дыма. В данный момент он тоже не прочь был бы взвыть.
— Это точно, — устало согласился Виктор. Сидя на мусоропроводе, Рогов без особого интереса пялился через окно на одинокий «запорожец».
Вдруг внимание его привлекла некая подозрительная личность, приблизившаяся к машине.
Мужчина средних лет…
Видимо, он привычным маршрутом возвращался домой с работы или ещё откуда-то. И судя по широким, торопливым шагам, до определенного момента нигде задерживаться не собирался.
Но… Поравнявшись с «запорожцем», мужчина на полном ходу запнулся, описал замысловатую восьмерку и повернул обратно.
При этом он начал настороженно оглядываться, отчего стал похож то ли на школьника, поджидающего опаздывающую подругу, то ли на хозяина сорвавшейся с поводка собаки.
Несколько раз продефилировав мимо машины, прохожий попробовал украдкой заглянуть внутрь. Постоял в сторонке, потом присел, раскорячась — и сделал вид, что завязывает шнурок…
Наконец, мужчина решительно двинулся вперед, к багажнику.
— Вот же говнюк! Боится, а все равно лезет.
— Ты о чем?
— Слышь, Пашка… Ты колеса хорошо привязал?
Ройтман от возмущения чуть было не свалился на ступеньки:
— Да ты что, Витян? Я их совсем не привязывал. Еще чего!
— А если упрут?
— Кто упрет? Кому они нужны-то?
— Да вон, глянь… Нашелся клоун, прямо землю копытами рвет!
Павел успел увидеть только кульминацию сюжета: совершив кражу века, обалдевший от собственной отваги мужичек улепетывал в темноту проходного двора.
Причем, бежать ему было очень непросто: по три колеса оттягивало каждую руку, а седьмое хомутом свисало с шеи. Еще одна покрышка валялась поодаль от машины — очевидно, надеть её больше было не на что, вот и пришлось бросить.
— Во дает! — Виктор пребывал в неописуемом восторге. Такой потрясающей грузоподьемности мог бы позавидовать даже жадный от природы Ройтман.
Впрочем, Павел не разделял чувств брата:
— Ну, ва-аще! — От чужой неслыханной наглости глаза его вылезли на лоб, нижняя челюсть отвисла… Ройтман взорвался:
— Й-ошь… бля…мать… Удушу гада! А ты чего стоишь? Упрет же!
— Нет, не упрет, — спокойно покачал головой Виктор. — Уже упер.
Почесав за ухом, он продолжил:
— Вот что, Паша. Давай-ка мы с тобой все эти колеса прямо на улицу вынесем. Но только туда, где свету побольше.
