— Садитесь!
Гюре сел на край кресла и принялся мять свою фуражку из сурового полотна, которую он теперь носил вместо шлема.
— Вы заболели?
— Нет… То есть… Я хотел бы сначала задать вам один вопрос… Как вы думаете, мой сын будет жить?
Доктор цинично пожал плечами, потому что он знал, что его собеседник пришёл сюда не для того, чтобы спрашивать об этом.
— Я уже говорил вам, — проворчал он.
Жужжал вентилятор. Сквозь иллюминатор в каюту проникал пучок солнечных лучей шириною в двадцать сантиметров и рисовал на переборке дрожащий диск.
— Я знаю!.. Это моя жена волнуется!.. Вы, должно быть, меня осуждаете, не так ли?
Нет! Врач играл ножом для разрезания бумаги и ждал, когда Гюре заговорит о серьёзных вещах. Пока это были фразы, только фразы, которые Гюре произносил, чтобы придать себе храбрости. И Донадьё с нетерпением старался угадать, к чему он клонит.
Гюре удавалось придать себе непринуждённый вид, говорить без напряжения.
— Вы знаете, что мне становится плохо при самой лёгкой качке? Я не могу и часа пробыть в каюте. Вот даже здесь, сейчас, меня бросает в пот…
Это была правда. Лоб у него покрылся испариной, так же как и верхняя губа, на которой блестели, мелкие капельки пота.
— На палубе, на воздухе мне легче… А всё-таки, это путешествие для меня пытка… Моя жена не всегда это понимает…
Донадьё протянул ему пачку сигарет, и Гюре машинально взял одну, стал шарить по карманам в поисках спичек.
— Моя жена не понимает также, что все заботы лежат на мне… Я говорю вам об этом потому, что…
«Наконец-то! — подумал Донадьё. — Потому что… Как ты выйдешь из положения, мой мальчик?»
Мальчик никак не выходил из положения, напрасно стараясь найти нужные слова. Наконец он бросился вперёд, очертя голову:
— Я пришёл попросить у вас совета…
— Если это относится к медицине…
— Нет… Но вы меня немного знаете… Вы знаете, в каком я положении.
Врач нахмурился. Он вдруг понял, что Гюре будет просить у него денег, и невольно занял оборонительную позицию. Собственно говоря, он не был скупым, но неохотно раскрывал свой бумажник и не любил даже намёков на подобного рода вопросы.
— Вы ведь знаете, в каких условиях мы уезжали из Браззавиля… Малыш был обречён. Общество, где я работал, требовало, чтобы я пробыл в Африке ещё год. Мне пришлось уехать, расторгнув контракт.
Он покраснел и от смущения неловко затянулся сигаретой.
— Заметьте, что они мне должны больше тридцати тысяч франков. Местный директор сказал, чтобы я их потребовал у Парижской дирекции.
Ему было жарко. Тяжело было смотреть, как он волнуется, и всё-таки Донадьё следил за каждым движением его лица.
Может быть, в эту минуту Гюре жалел о том, что пришёл сюда, но отступать было уже поздно.
— Я хотел просить вас сказать мне, может ли кто-нибудь на корабле дать мне в долг немного денег до Бордо… Я верну их на следующий день после прибытия…
Донадьё знал, что поступает жестоко, но он не мог сделать иначе. Лицо его было замкнуто, голос звучал холодно и чётко:
— Зачем вам нужны деньги, если ваш проезд на корабле оплачен, включая питание?
Разве Гюре не чувствовал, что его партия проиграна?
Он хотел встать, слегка приподнялся, снова сел, решив испытать свою судьбу до конца.
— Существуют мелкие расходы, — сказал он. — Вы знаете это так же хорошо, как и я… Как и у вас, у меня есть счёт в баре. Повторяю вам, я хочу только взять деньги в долг… Я ничего ни у кого не прошу… Может быть, сама Компания…
— Компания никогда не даёт денег взаймы…
Теперь Гюре был весь красный и обливался потом, как больной в жару. Его пальцы рвали сигарету, и табак из неё падал на линолеум.
— Простите меня…
— Минутку… На днях вы выиграли около двух тысяч франков на бегах…
— Тысячу семьсот пятьдесят… Мне пришлось угостить всех шампанским…
— Сколько вы должны бармену?
— Точно не знаю… Наверное, франков пятьсот.
— А вашим партнёрам?
Гюре сделал вид, что не понимает.
— Каким партнёрам?
— Вчера вы опять играли в покер…
— Почти ничего! — торопливо сказал Гюре. — Если бы кто-нибудь согласился одолжить мне тысячу франков… Или даже… Послушайте…
Он снова хотел добиться своего. Слишком много сил он уже на это потратил. Он вытащил из кармана чековую книжку.
— Я даже не прошу одолжить мне денег… Я подпишу чек, и по нему можно будет получить, как только мы приедем во Францию.
Он был готов расплакаться, но что-то заставило Донадьё тоже идти до конца.
— У вас есть деньги в банке?
— Сейчас нет… Но как только приеду в Бордо, я сделаю вклад…
— Вы хорошо знаете, что ваше Общество заплатит вам лишь в том случае, если его принудит к этому суд… Процесс будет тянуться несколько месяцев…
— А всё равно у меня будут деньги! — вызывающе произнёс Гюре.
Он держал в руках грязную, мятую чековую книжку, которую он увёз из Европы два года назад.
— У меня есть родственники… Одна из моих тёток очень богата… Я даже хотел послать ей радиограмму…
— Почему же вы этого не сделали?
— Потому что я не знаю, дома ли она сейчас. Она живёт в Корбейле, но лето проводит на море или в Виши…
— Радиограмма последует за ней…
Разве это не было жестокой и бесполезной игрой?
— Моя тётя не поймёт… Я должен объяснить ей…
— А ваша жена знает, что у вас нет денег?
Гюре сразу выпрямился.
— Надеюсь, вы ей этого не скажете?
Теперь перед ним был враг. Он гневно смотрел на доктора, так как понимал, до какой степени тот прижал его к стенке.
— Заметьте ещё раз, что я ничего у вас не просил. Я надеялся, что вы мне дадите совет. Я откровенно рассказал вам о своём положении…
Губы его задрожали… Он подавил рыдание, отвернулся.
— Сядьте!..
— Зачем? — ответил Гюре, пожав плечами.
— Сядьте! И скажите мне, почему, зная, что у вас нет денег, вы задолжали в баре и согласились играть в белот и в покер?
Всё было кончено. Гюре виновато опустил голову. Его адамово яблоко поднималось и опускалось, но
