— Моя мать заходила в квартиру?
— Вместе с инспектором полиции.
— Вы разрешите нам тоже зайти?
Разумеется! Мадам Жанна была даже рада показать им спальню и покойного, как будто назло той, другой. Но они ошибались, если думали, что она позволит им хоть к чему-то прикоснуться.
Консьержка пошла по лестнице первой. Это уже превратилось в ритуал. На лестничной площадке она заставила их подождать, пока сама зажжет свечи. Потом, наконец, ввела в гостиную, где еще утром вытерла пыль, и посторонилась перед дверью в спальню, в которой жужжали три мухи, которых ей так и не удалось поймать, и уже начинал распространяться тяжелый дух.
Ей было приятно продемонстрировать, что она совсем не боится мертвого тела и что они с покойным были друзьями.
— Вот какой он спокойный. И улыбается.
От нее не укрылось то, с каким сожалением они обозрели печати на всех дверцах и ящиках.
— Я уверена, что отец хотел меня найти. Если бы я знала, что мы жили в одном городе!
Мадам Жанна обратила внимание, что молодой женщине не пришло в голову сотворить крестное знамение веточкой самшита, она, видимо, даже не поняла ее предназначение. Как и ее муж. Она только бессмысленно вытирала сухие глаза платком, рискуя оторвать длинные приклеенные ресницы.
— Когда будут похороны, еще неизвестно?
— Мы подготовили все к завтрашнему: приличные похороны, с отпеванием в церкви, но только что явились из полиции и велели подождать.
Посетители снова переглянулись. Им не терпелось выйти на солнце, на свежий воздух, но в то же время они были разочарованы и не решались покинуть дом, как будто еще чего-то ждали.
— Наверное, мне, как и матери, надо сообщить свой адрес полиции?
— Может быть. Это ваше дело.
— Вы уверены, что он жил счастливо?
— Да, мадам.
— Благодарю вас.
Пока мадам Жанна закрывала дверь на ключ и прятала его в карман юбки, посетители успели спуститься донизу. По-прежнему сидящий на ступеньках мальчуган осмотрел их снизу доверху еще более подозрительно, чем консьержка.
В вестибюле они нерешительно остановились.
— Если вы вдруг вспомните что-нибудь интересное для нас… — сказал мужчина, держа наготове визитную карточку. — То есть для моей жены… Она много лет назад поссорилась со своей матерью: если вы видели эту особу, то должны все понять. Из-за матери она почти не знала своего отца. И все же маловероятно, чтобы он не помнил ее и не хотел с ней встретиться. — Тут он, наконец, протянул визитку. — Я буду вам бесконечно признателен. Днем можете звонить мне на работу. А справа — домашний адрес.
И они ушли, она — покачиваясь на высоких каблуках, а он — сутулясь и доставая сигарету из серебряного портсигара. Захлопнулась дверца такси.
Перед тем как машина тронулась, было видно, как они заспорили, точно упрекая друг друга в неловкости.
На карточке консьержка прочла:
ФРАНК ЖЕРВЕ И ВИЛЛИ ГОЛДШТЕЙН
135 бис, улица Сент-Оноре
Голдштейн был зачеркнут. Зато приписан домашний адрес: набережная Пасси, 62.
Париж сиял, как и накануне, так же трепал тяжелую листву деревьев горячий ветер, так же отражалось в витринах и накаляло крыши солнце.
Бесцветный человечек, похожий на страхового агента или коммивояжера, продающего пылесосы, тихо постучался в окно каморки, как раз когда Фердинанд собирался пообедать на кухне, прежде чем отправляться на работу. Это был месье Бопер.
— Я не побеспокоил вас, мадам Лельяр?
— Входите. Присаживайтесь. У вас есть новости?
— Не много. Скорей уж надеюсь услышать что-нибудь от вас.
Он смотрел на нее так, будто знал, что у нее есть, что ему порассказать.
— Только что приходила его дочка с муженьком. Оставили мне визитную карту. И даже положили на стол сто франков.
— Она ничего не сказала?
— Говорила о документах, фотографиях. Они заходили к нему.
— Больше никто не приходил?
Бопер тщательно переписал адрес в толстую записную книжку, перетянутую резинкой.
— Кроме соседей, больше никто.
— Видите ли, мадам Лельяр, похоже, эти люди правы.
— В чем это они правы? — вскинулась она.
— Настоящий Буве умер два года назад в Индокитае.
— Да разве не может быть двух разных Буве?
— Только не с одной и той же записью о рождении. Я хотел бы точно знать, не рыщет ли тут вокруг вас кто-нибудь еще, кто, возможно, знает всю правду.
— Ну, кроме той старой девы…
— Какой старой девы?
— Я обратилась к ней «мадам», а она поправила: «мадемуазель». Ей лет семьдесят, а то и больше.
— Правильно.
— Что правильно?
— Потому что все, кто знал месье Буве прежде, несомненно, люди пожилые.
— Об этом я не подумала.
— Когда она приходила?
— Вчера ближе к вечеру. Пришла самой первой. Я подумала, что она ищет комнату, такие, как она, обычно ищут маленькую комнатку с окном во двор.
— Вы хотите сказать, что одета она была очень скромно?
— Бедно. Она даже не осмелилась войти. Я сама вышла к ней навстречу.
— И что она вам сказала?
— Почти ничего. У нее так дрожали губы, что она вообще не могла говорить. Очень толстая, лицо бледное и круглое, глаза большие, как у ребенка. Показала газету, как они все, и пробормотала: «Ведь это здесь, да?» Я увидела у нее в руке букетик фиалок. Это меня тронуло. Я спросила: «Вы его знали?» Я подумала, что она живет тут неподалеку и ей приходилось беседовать с ним, когда он совершал свои прогулки по утрам или после обеда. «Вы, — говорю, — хотели бы на него посмотреть?» Она качает головой: нет. А сама, кажется, вот-вот расплачется. Спросила еще, не мучился ли он перед смертью и есть ли на что его похоронить. Я ответила, что есть, что у него были деньги, что я уже начала собирать пожертвования и завела список, тут она принялась рыться в сумочке, но достать ничего не успела, потому что в этот момент появилась вампирша.
— Кто?
— Вампирша. Разве я неправильно сказала? Женщина, которая пришла с инспектором и взломала бы все замки, если бы ее хоть на секунду оставили одну.
— Вы уверены, что прежде никогда не видели ту старую деву?
