— Двадцать лет назад?
— Больше.
— Тридцать?
— Больше.
— Это было в Париже?
— Познакомились мы в Париже.
— А потом виделись где-нибудь в другом месте?
— Я с ним уехала в Брюссель, и там мы прожили год. Может, меньше. Я уже не помню.
— Его уже звали Буве?
— Нет. Я и не слышала никогда такого имени, первый раз в газете прочитала. И все-таки это он.
— Как его звали, когда вы были с ним знакомы?
Заволновавшись, она вновь повернулась к кровати.
— Думаю, будет лучше, если вы ему ответите, мадемуазель Бланш.
— Он сменил имя.
— Когда?
— Перед тем, как мы уехали из Парижа.
— Под каким именем вы знали его до этого?
— Гастон… Гастон Ламбло…
— А потом?
— Он назвался Пьерроном.
— Почему?
— Не знаю.
— А вы?
— В Брюсселе меня все звали мадам Пьеррон.
— Вы были его женой?
Она колебалась. Она все так же сжимала в руках картошку и нож, Бопер боялся, как бы она не порезалась.
— Нет. Но люди думали, что да.
— Какие люди?
— В кафе.
У нее не было никакого дурного умысла, она отвечала искренне, но мысли ее шевелились очень медленно, и это были совсем простые мысли, она не могла выразить их иначе.
— Вы работали в кафе?
— Я прислуживала, а он работал в подвальчике.
— Уверены ли вы, что действительно никогда не были за ним замужем?
— Да. Мы только делали вид.
— У вас нет детей?
Она покачала головой, удивленно, потом удрученно.
— Что с ним случилось потом?
— Он уехал.
— Почему?
— Не знаю.
— Куда уехал?
— Уехал.
В этой каморке искать телефон было бессмысленно, и Бопер безропотно пошел под проливной дождь в ближайший бар.
— Приведите ее сюда, — сказал месье Гийом.
— Не знаю, удастся ли мне это.
— Она больна?
— Нет. Это консьержка больна. А она при ней.
— Побудьте пока там, с ней. Я пришлю за вами кого-нибудь.
Он не выпил ни глотка, только сунул в рот леденец и, подняв воротник куртки, потащился обратно, вдоль витрин. Его башмаки совсем промокли, даже носки пропитались влагой.
— Сейчас пришлют человека, — сказал он, войдя в каморку.
Старуха, чистившая картошку, просто спросила:
— Зачем?
8
В морге Института судебной медицины тоже мигали лампочки. Мадемуазель Бланш не поняла даже, куда попала. Должно быть, ей сперва показалось, что это какая-то контора, а потом, когда она увидела нумерованные ящики, — что ее привели на какой-то необычный склад.
Бопер поехал с ней. При консьержке осталась сиделка, которую прислали из управления. Темнота опустилась на город, Париж будто почернел. Нависшие громадой облака сомкнулись так плотно и были такими темно-серыми, что казалось, наступил зимний вечер. Дождь все лил, не ослабевая, на улицах не осталось ни одного прохожего, но вода в небесных резервуарах все не кончалась.
Оба вымокли, хотя и приехали на такси. Мадемуазель Бланш надела старомодную черную шляпку, которая сидела на самой макушке, а вокруг пенились седые кудряшки, похожие на ореол из искусственного снега, которым украшают рождественскую елку.
Увидев, что в металлических ящиках лежат мертвые тела, она долго стояла как в столбняке. Потом, мало-помалу, все поняла, ее взгляд остановился на лице Буве, и она зашевелила пальцами, точно перебирала четки.
Она не промолвила ни слова. Лицо Буве было уже совсем не то, что на набережной Турнель или на набережной Орфевр. Оно потеряло всякое выражение, не осталось и следа улыбки в уголках губ.
Служитель готов был задвинуть ящик, а она все смотрела, и бесцветные глаза ее медленно увлажнялись. Теперь она, должно быть, видела смутно, сквозь слезы, похожие на дождинки, которые дрожали на ее волосах. Ее губы беззвучно тряслись.
Слезы текли по лицу длинным зигзагом и застывали на подбородке.
— Вы его узнаете?
Она утвердительно кивнула, и на ресницах опять заблестели слезы. Боперу пришлось мягко, неловко взять ее под руку, чтобы она отошла от ящика, пока его задвигали.
Такси ожидало их у выхода. Мадемуазель Бланш боязливо посмотрела на другие ящики с покойниками, словно ожидая, что их все тоже сейчас откроют.
На полу оставались мокрые следы от их ног. Им пришлось еще раз нырнуть под дождь, прежде чем они смогли укрыться в такси, а выходя на набережной Орфевр, оба вымокли опять.
Здесь, окончательно сбив с толку бедную женщину, ее разлучили с инспектором, к которому она уже успела привыкнуть и даже чуточку сродниться.
Может быть, Бопера сочли недостаточно тонким для такого допроса? Или отстранили, потому что он был специалистом по семейным расследованиям, а тут дело, очевидно, приняло иной оборот?
— Я сменю вас. Идите домой и обсохните, старина.
Он не настаивал. Хотя возвращаться домой ему не хотелось и он совсем не устал. Мадемуазель Бланш проводила его тоскующим взглядом, как будто он предавал ее, оставлял одну с новым незнакомым человеком.
Но Люка оказался совсем не страшным. И сама полиция сейчас, вечером, когда почти все уже разошлись, выглядела мирно. Двери пустых кабинетов остались открытыми, в коридоре тоже никого. На подносе стояли пустые пивные кружки и одна почти полная, из которой инспектор отхлебнул пару глотков.
