И не дожидаясь ответа, Карл Моориц пошел прочь. Но почти тут же остановился и обратился к Пенту.
— В последнее время вы начали конфабулировать.
— Конфабулировать? Это значит «выдумывать»?
— Примерно.
— Инженер талантлив. Сдается мне, что он способен выдумать интересные вещи, — радостно молвил Якоб.
— Что же я
— Конфабуляция не совсем то же, что ложь. И вы можете спокойно конфабулировать дальше, ничего такого здесь нет.
— Я полагаю, что сущность человека проявляется в его выдумках отчетливее, чем в пресной правде, или в том, что у всех навязло в зубах, — вслух подумал Якоб.
— Но что же я все-таки?.. — спросил несчастный Пент.
— До вашего «розового ящика», по-видимому, все в порядке, а уж дальше… Ну да ладно! Продолжайте сочинять. Дня через два я все равно вас выпишу. Ах да! Вы обещали рассказать об одном человеке, который изменил лицо… Я правильно вас понял? — Пент подтвердил. — Приступайте!
Карл Моориц уже заворачивал за живую изгородь, когда Пент воскликнул:
— Но доктор?!.
Тот остановился.
— Вы сказали, что выпишете меня… Куда? Я ведь своего адреса не знаю, — взмолился Пент.
— Может быть, я знаю, — помахал на прощанье доктор.
— И все же мой белый слон бьет пешку на крайней вертикали, — голос Пента прозвучал как глас вопиющего в пустыне.
— А я просто рокируюсь, — и доктор Моориц оказался вне досягаемости.
— Играете в шахматы? — спросил Якоб.
— Да, почти каждый вечер.
— Увлечение шахматами заслуживает уважения, — заметил Якоб. — Но… — И тут сюрреалист- фекалист-чудо-счетчик задумался. — Шахматисты, мой дорогой беспамятный друг, народ ужасно консервативный, — произнес он не без грусти. — Они презирают нововведения.
Беспамятный друг не пожелал с этим согласиться и счел своей обязанностью упомянуть, что каждый крупный турнир обогащает теорию шахмат. Стоит вспомнить хотя бы смелый ход пешкой экс-чемпиона мира Михаила Таля в достаточно хорошо известной защите Kapo-Кана: уже на четвертом ходу наш латышский сосед, игравший белыми, удивил противника ходом h2—h4, который комментаторы тут же сопроводили вопросительными и восклицательными знаками, и оказался в центре внимания…
Якоб прервал полет мысли собеседника с явным нетерпением:
— Все это вполне возможно, однако шахматисты отдаются своей древней игре с какой-то особенно атавистической страстью, которую, пожалуй, можно сравнить с ортодоксальностью владельцев дедушкиных автомобилей, готовых любой ценой прокатиться на дурацких моделях начала века. Неважно, что скорость ограничивается тридцатью километрами в час, неважно, что за сомнительное удовольствие приходится платить дорогой ценой — все свободное время лежать под машиной. Да,
Химик Пент поинтересовался, что же Якоб подразумевает под кардинальными нововведениями.
— Мы с вами размышляли над процессом эволюции и извечным круговоротом жизни. По-моему, круг — понятие весьма существенное, весьма философское. Это усвоили не только мыслители, но и художники: например, кубисты хотели свести пестрый и сумбурный мир к простым образам и формам, во всяком случае, они высоко ставили магический круг. Однако в шахматах вовсе отсутствует та существенная форма движения, что встречается как в развитии общества, так и на звездном небосклоне, куда, кстати, Иммануил Кант советовал нам время от времени обращать свой взор. Как же можно признать шахматы совершенной игрой?
Тут Пент обратил внимание Якоба на то, что шахматная доска априорно, благодаря своему, так сказать, квадратному складу, не пригодна для движения по кругу, в содержательности которого и впрямь нет смысла сомневаться. Якоб согласился, но заметил, что выход из затруднительного положения все-таки есть. Ведь квадрат можно считать предшественником круга, потому что идя по пути удвоения его сторон до бесконечности, то есть получая восьми-шестнадцатиугольник и так далее, — можно предельно близко подойти к кругу. Пожалуй, на первых порах разумно было бы внести в шахматную игру усовершенствование — позволить передвигаться по сторонам квадрата; эмбрионально такая возможность имеется у ферзя, ладьи, а также у слона, только по крайней мере ферзю следует предоставить право мчаться по квадрату без излишних задержек. Остановка, неизбежная остановка, оправдана только в том случае, когда ферзь что-то бьет на своем пути. А если путь свободен, пусть мчится, например, по маршруту al — а8—b8—hl — a1 или же dl — а4—d7—g4—dl. Последний явился бы суммой четырех ходов слона или увеселительной прогулкой по ромбу.
Химик смог мысленно проследить за вышеупомянутой траекторией лишь с известным напряжением. Он все-таки буркнул, что Якоб, как человек, наделенный необыкновенной фантазией и способностью к счету, мог бы тактично предположить, что у большинства простых смертных подобный дар отсутствует.
— Н-да, — усмехнулся Пент и признал, что выражение «увеселительная прогулка» неплохая находка. А вот, какой прок от подобных шараханий, он, право же, понять не в состоянии.
— Ведь бегуны на дистанцию четыреста метров после круга по стадиону достигают финиша, точно совпадающего со стартом. Разве не так? Однако они, невзирая на это, вовсе не расстраиваются… — Якоб лукаво улыбнулся. Затем признал, что лично он получил бы особое удовольствие, буде подобные траектории станут возможны на шахматной доске. Ему это просто необходимо, поскольку он считает себя человеком дела, даже весьма азартным человеком дела.
Пент опять вынужден был обратиться за разъяснениями.
— Как часто неожиданно для самого себя хватался я в пылу борьбы за ферзя, ладью или слона, собираясь разнести противника в пух и прах, но тут же находил, что намеченный ход был бы грубой ошибкой. А шахматисты, эти педанты, совершенно не по-джентльменски требуют хода именно той фигурой, до которой ты дотронулся. Поэтому я стал вежливо говорить: «Поправляю» прежде чем сделать ход ферзем, да и другими фигурами тоже. Но и такая вежливость с моей стороны ужасно злит серьезных шахматистов. А мое нововведение в крайнем случае позволило бы вернуться на первоначальное поле, абсолютно не нарушая правил.
Пент признался, что в подобной ситуации его чувства не слишком отличались бы от тех, что проявляют партнеры Якоба, даже если бы сюрреалист сказал: «И ты, Брут!». После недолгих размышлений Пент спросил, каким фигурам Якоб разрешил бы экстраординарные увеселительные прогулки?
— Полагаю, на первый случай только королеве. Кстати говоря, я бы переименовал даму, обретшую теперь новую, модную и более философскую траекторию. Тем более что время королей и королев в большинстве цивилизованных стран прошло. Хотя кое-где их еще почитают в качестве культурных и исторических памятников, требующих охраны.
Пент заметил, что подобный закон — закон об охране памятников культуры и старины — существует и в нашем обществе, правда, не распространяется на упомянутых выше венценосных особ.
— Исходя из этого исторического факта, я переименовал бы весьма подвижную и энергичную даму, действующую на шахматной доске. Я с удовольствием провозгласил бы ее председательницей совета народных депутатов, — совершенно серьезно высказался Якоб, но затем задумался. — Нет! Это не то. Шахматные правила слишком отличны от требований морального кодекса нашего общества, скорее даже находятся с ним в антагонизме. И с нашими мирными устремлениями шахматы, естественно, не имеют ничего общего… Может, следует поискать в какой-нибудь другой области. Председательница парламента? Нет, пока еще не знаю…
— А ведь мы могли бы как-нибудь опробовать ваши модернизированные шахматы, — выразил готовность Пент. — Возможно, следовало бы разрешить ходы туда и обратно прочим шахматных фигурам? Конечно, выражение «что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку» классическое, но все же
