О головах

Ветемаа, так и это произведение — многослойнее и многозначнее.

И в Ильмаре, главном герое «Ужина», можно различить те же черты сквозного для всех произведений Ветемаа психологического типа — внутреннюю неустойчивость, размягченность и податливость, рефлексию, «амортизацию души и сердца». На этот раз перед нами молодой, судя по всему, в прошлом не лишенный таланта инженер, разжалованный ныне в простые шахтеры. Сгубила его страсть к «зеленому змию», он деградировал как личность, деформировался нравственно. Писатель, однако, задается целью исследовать более широкое явление — и феномен «психологической несовместимости» в семье, и почему, при вроде бы видимом благополучии, отсутствии внешних отрицательных факторов, рушится современная молодая семья, и — шире — отчего возникают «ножницы» между достигнутым нами уровнем материального благосостояния и нравственно-психологическим уровнем наших современников.

Типологически пьеса Ветемаа близка к тем произведениям мировой драматургии XX века, что построены на принципе все более стремительно раскручивающейся «пружины» саморазоблачения, сбрасывания покровов внешней благопристойности с семьи (или компании, общества друзей и знакомых), предстающей перед нами вначале чуть ли не образцом благополучия и высокой нравственности. Можно вспомнить в этой связи ряд пьес Дж. Пристли, Теннеси Уильямса и многих других западных драматургов. И семья Ильмара и Кадри предстает перед нами вначале как благополучная, нормальная — в ожидании праздничного ужина по поводу приезда в гости родителей Ильмара. Да и сам алкоголизм Ильмара и сопутствующая ему деградация личности раскрываются не сразу. Первое настоящее «срывание покровов» происходит при появлении родителей — ограниченных мещан, сатирическое разоблачение которых писателем производится очень точно, прицельно, с учетом психологии именно эстонского мещанства, уходящего своими корнями еще в довоенное буржуазное время. Психологически верно схвачены и глупое бахвальство матери своей «англоманией» и «светскими» манерами и корпорантские замашки отца в сочетании с его откровенной глупостью. Очевидно, что Кадри — на порядок выше этих людей, бесхребетность же и неустойчивость Ильмара, унаследованные им от родителей-мещан, проявляются уже в его беспомощных метаниях между матерью и женой.

Следующее «срывание покровов», еще более откровенное и беспощадное, совершается во втором действии, особенно в связи с появлением Марта. Ветемаа в трактовке темы современного рабочего человека остро ставит вопрос о нравственном его соответствии требованиям общества развитого социализма, об уровне его психологической культуры и т. п. вещах. Впрочем, выясняется, что высокообразованный, получивший культурное воспитание Ильмар ниже, подлее Марта (что выявляется рельефно в их отношении к Кадри). Проще всего объяснить нравственную деградацию Ильмара его алкоголизмом, на деле же все обстоит сложнее. Думается, вернее будет говорить о еще одном варианте центрального героя Ветемаа, исследуемого им психологического типа, с деформацией в данном случае чего-то очень важного, без чего нет нравственной основы личности. Ведь в отношении к женщине писатели всех времен и народов поверяли самую сердцевину нравственной сути своих героев!

Третье действие срывает с героев пьесы их последние покровы. Беспощадным скальпелем аналитика Ветемаа вскрывает нравственные гнойники в их душах, не оставляя камня на камне от иллюзий на благополучный исход. Звучащее в финале сообщение по радио о трудовой победе коллектива, в котором трудится Ильмар, и особенно — слова директора комбината о высоких моральных качествах бригады, призваны еще более, скажем даже — парадоксальнее оттенить мысль писателя о недопустимости такого разрыва между производственным и нравственным «я» человека, о высокой степени его ответственности за нравственную культуру, за культуру своих чувств.

«Яйца по-китайски», пожалуй, наиболее философский из романов Ветемаа. Точнее — проблемы нравственной сущности нашего современника подняты здесь на уровень философского размышления об экзистенции человека как такового. Для этого писатель использует форму внутреннего монолога — дневника главного героя, не только вершащего нравственный суд над самим собой, но и стремящегося осмыслить самую суть бытия человека. К этому его побуждает весьма критическая, в известной мере даже «пограничная» ситуация — положение больного, находящегося в онкологическом диспансере с диагнозом, как он полагает, неизлечимой болезни. Подобный прием нередко используется в современной мировой литературе — для наиболее рельефного выявления подлинной, обычно даже скрытой от постороннего взгляда, сути человека. В сюжетном отношении «Яйца по-китайски» наиболее схожи в этом смысле с повестью польского писателя Ежи Ставинского «Час пик», причем сходство — и в том неожиданном повороте сюжетного действия, когда обнаруживается, что смертельная болезнь главного героя оказалась мнимой… Впрочем, между этими, в типологическом плане столь схожими произведениями есть и существенные различия — общая тональность «Часа пик» более иронична, в чем-то даже комедийна, да и сам главный герой произведения Кшиштоф Максимович, преуспевающий директор архитектурно-проектного бюро, в сущности своей — довольно-таки заурядный современный мещанин, олицетворяющий потребительское отношение к жизни. Яан Энна Ветемаа — философствующий интеллектуал, размышляющий о сущности бытия, решивший напоследок свести счеты с самим Временем. Ведь и само название романа эстонского писателя — «Яйца по-китайски» — воплощает в образной, символической форме тему преодоления бренности человеческого существования. Вычитанное когда-то в детстве — об изысканном, божественном лакомстве — закопанных в землю яйцах по-китайски — трансформируется в сознании героя в символ победы над быстротечным Временем:

«Мой повар — ВРЕМЯ — славно постарался!
Друзья, я выкопаю из земли
Бессмертьем фаршированные яйца —
Такого не едали короли!..»

Перед нами, таким образом, яркий образец современной романной структуры, одним из признаков которой критик Д. Затонский считает «расщепление» жизни неким индивидуальным сознанием. Более того, в романе Ветемаа возникает и проблематика времени — реального и экзистенциального; не только соотнесение между собой разных временных пластов, но и организация различного по интенсивности течения временного потока осуществляется в романе такого типа индивидуальным сознанием субъекта.

Для чего, однако, используется весь этот арсенал наиновейшей романной техники? В данном случае Ветемаа, углубляя и развивая основную тему своего творчества, исследует деформацию особого рода — философию эгоизма и потребительства, в соединении с рефлексией и самоиронией, возведенную на уровень философского мироотношения. Вспоминая и размышляя о прожитой жизни теперь, на койке онкологической палаты, Яан, герой романа Ветемаа, находит «последнюю гавань» в созерцании в самом себе некой общечеловеческой сущности в процессе ее неизбежного угасания. При этом ему нельзя отказать в остроте ума, критичности взгляда на многие привычные, ставшие «штампом» прописные истины. Более того, можно даже говорить о проявляемой им перед лицом смерти силе духа и в то же время — доведенном до крайности эгоцентризме («Окружающий мир отрекается от меня, — что ж, и он мне не нужен!»). В этой связи и возникает в сознании героя символическая тема «яиц по-китайски», олицетворяющих возможность преодоления быстротечности и бренности человеческого существования.

На самом же деле трагедия «не состоялась», диагноз оказывается ложным, Яана выписывают из больницы. И если для Кшиштофа Максимовича, героя «Часа пик», пребывание в «почти» пограничной ситуации привело к переоценке многих ценностей, к твердому решению изменить коренным образом сложившийся стереотип жизни, изменить его в лучшую сторону, то с Яаном этого, увы, не случилось. Потребительство как смысл бытия остается его философским кредо. Изменить его оказалось не в силах даже пребывание на грани жизни и смерти.

Исследование Энном Ветемаа феномена нравственной деформации личности, причем личности подчеркнуто интеллектуальной, находит в пьесе «Снова горе от ума» продолжение и дальнейшее развитие. Это, пожалуй, самое «головное» (наряду с романом «Яйца по-китайски») произведение писателя — не только потому, что жутковатый сценический интерьер пьесы заставляет вспомнить вивисекторский кошмар «Острова доктора Моро» Герберта Уэллса и «Головы профессора Доуэля» Александра Беляева, но — и это