поверить, что сей «стульчик» — замечательное успокоительное средство.
— Да, — без обиняков ответил Калев Пилль.
— Подумали о своем поведении?
Эта фраза была произнесена как бы между прочим и скорее для проформы, но Калев решил ответить и на нее.
— Я действительно думал об этом. — И неожиданно для себя самого — у этой хрупкой женщины был такой доверчивый взгляд — он добавил: — И пришел к выводу, что человек я, прямо скажем, несостоявшийся…
Оттого, что произнес он это так спокойно, на лице врача появилась неловкая улыбка. Улыбнулся и Калев Пилль.
— Ваше подглазье… — начала она, но Калев прервал врача и торопливо сказал:
— Это единственное, что меня радует. Всю жизнь я терпел, а сегодня, понимаете ли, я дал сдачи, — тут он смешался и замолк.
— Я… — доктор была в явном замешательстве, — я думаю, вас скоро отпустят… Вы трезвый и спокойный… Но все-таки придется ненадолго пройти в спальное помещение. Полежите немножко… Скоро…
— Что, приутих? — это был санитар с крысиной физиономией. Он стоял с довольным видом, руки в боки.
Врачу стало еще более не по себе, она почти попросила:
— Развяжите его…
— А может, все-таки ополоснем холодненькой? Тоже еще, будут тут кочевряжиться всякие… У, толстомордый! — но ремни он все же начал распускать.
Калев Пилль не сказал ни единого слова, только серьезно смотрел на него. И было это совсем нелегко, потому что в теперешнем настроении ему очень хотелось откровенно выложить этой крысе, что он о нем думает.
Он встал и пошел из комнаты. Ноги затекли, и Калев споткнулся о порог. Санитар расплылся в улыбке.
— Что, ножки кисельные? Теперь сходи на горшок, а то под себя напрудишь.
Калев покачал головой.
— Ну, как знаешь, не маленький. — И коротышка втолкнул Калева в какую-то дверь и показал на широкую скамью, покрытую серой клеенкой.
Сумрачная комната пропиталась водочным перегаром. Кто-то храпел, кто-то бурчал, кто-то громко сглатывал. Между кроватями с барским видом прогуливался тот, крысомордый, и кидал туда-сюда презрительные контролирующие взгляды — то была его вотчина. Suum quique! Каждому свое. Да уж, каждый создает свою римскую империю, а по хозяину и государство. Но Калев уже не лез в бутылку — злость иссякла.
— Смотрите у меня! — пригрозил санитар и зашагал прочь. Скрежетнул ключ, лампочка побольше потухла, гореть осталась одна слабая желтая грушка.
Как только дверь закрылась, начались скрип и ерзание — очевидно, спали далеко не все, просто на глазах у этого считали за лучшее прикидываться спящими.
— Каким ветром тебя сюда надуло, молодой человек? — спросил благообразный старикашечка, сосед Калева по койке. Он слегка шепелявил: свои протезы он завернул в платок и положил рядом с подушкой. Розовый старческий рот приветливо улыбался, глаза играли.
«Молодой человек» Калев не ответил, но старик мягко продолжил:
— Водочка, она, милая, завсегда над человеком верх берет. Никакого с нею сладу.
Глубокое внутреннее удовлетворение слышалось в этой убежденности.
Примиренчество, отсутствие всяких желаний, нирвана, определил Калев Пилль. Он с интересом изучал старичка. Вроде и не сильно пьян. Хотя много ли такому надо — пару глотков вина да кружку пива на закуску, наклюкается вволю и там же прикорнет. Дадут подремать спокойно — немного погодя разлепит глаза и поковыляет дальше, да вот попал в минуту слабости под недреманное око закона. Вообще-то дедуля был бодрый, развеселый, не в пример остальным, храпящим и хрипящим. Интересно, каков он будет завтра? Наверное, вежливенько распрощается и потопает вроде бы к дому, а на углу лукаво глянет через плечо и двинется к рынку или пивзалу — снова туда, где вчера сцапали. Пойдет тихо, улыбаясь про себя, как другой какой дедок его лет в святой храм. А прибудет на место — с приятцей расскажет закадычному собутыльнику или вовсе незнакомцу, что с ним вчера приключилось. Кто-нибудь, может, пожалеет, поднесет стаканчик. Много ли нужно — уже дедок пригрелся где-нибудь на солнышке, уже смежил глаза, и вскорости он снова тут. Наверняка он не выкручивается, отпускает даже пару прибауток, его укладывают, малость поспит, а потом очнется и сообщит соседу, что «водочка, она, милая, над человеком верх берет…». По-своему счастливый, заслуженный отдых.
Дедуля был чистенький, белье имел приличное, да и протезы, обернутые носовым платком, оставляли благопристойное впечатление.
— Ты, папаша, вроде и не особенно под мухой, чего тебя сюда притащили? — полюбопытствовал Калев.
— Так я и не алкаш, пью в меру, я больше бузотер, — последовало странное признание.
Калев Пилль воззрился на розоволикого бузотера и не удержался от смеха. Спросил, откуда он, и узнал, что старичок из дома престарелых, к тому же одного из самых известных и представительных. Он даже гордился своей обителью.
— Ты чем-то недоволен, раз так вот… сюда? — спросил Калев.
— Чего недовольну-то быть: харчи хороши, к
— Ах, цели нет, — повторил Калев. Зерно стариковских мыслей сегодня падало на хорошо подготовленную почву.
— То-то и оно.
— А здесь, значит, ближе к цели?
— Да здесь-то, знамо дело, нет, — хихикнул дед, — а вот когда они меня снова домой доставят, тогда уж и верно ближе.
— Как это? — удивился Калев Пилль.
А это ты сам смекнешь, как попадешь домой, — житейски мудро было сказано ему в ответ. Старичок прищурился и объяснил-таки дальше.
— Тогда я стану каяться и снова захочу стать хорошим. Сперва прямо пай-дедушкой. — От этого «пай» дед снова захихикал, но тут же посерьезнел и продолжал сурово, насколько позволял его маленький, беспомощно выпяченный рот: — Тут я не на шутку раскаиваюсь, что позорю, понимаешь, свое поколение. Негоже мне жить по-поросячьи. Во!
Калев Пилль не совсем понимал, говорит дед всерьез или шутит — он ведь величал себя шутником. Но если шутит, то над кем?
— Вот, значится, я твердо заявляю и обещание даю — бросить свои художества. И бросаю. Месяца на три-четыре, другой раз аж на полгода.
— А потом?
— Потом опять пробку вышибает, — ответил дед весело и грустно одновременно. — Как чиряк или эта самая аллергия.
— Аллергия, — поправил Калев, и дед радостно кивнул.
— И что ты тогда выкидываешь? — Калев настолько увлекся дедулей, что уже не обращал внимания на мыки, стоны и икоту — голоса вытрезвителя, которые чем-то напоминали клокотание битума в котле.
— О, я не просто шкода — я вроде тех, что мир хотят улучшить. У нас там, в панционе, и гости
