делать что пожелаю.
Джек подумал, что Элизабет, вероятно, даже не подозревает о том, насколько она наивна и бесхитростна. Несомненно, она была бы очень недовольна, если бы узнала, что ее лицо для него — открытая книга. На нем отражались все ее чувства. В ней не было таинственности, искусственности, наигранности, женской хитрости. Она была именно такой, какой казалась, — в отличие от большинства людей.
В отличие от него.
Тут Джек подумал о другом объяснении. А что, если она из тех женщин, которые ненавидят собственную природу?
— Вам нравится быть женщиной, Элизабет?
Она ответила сразу же:
— О да! Конечно. Но я предпочла бы к тому же ни от кого не зависеть. Иметь собственные деньги и возможность делать то, что мне нравится.
— Выращивать розы?
— Да. И путешествовать, учиться — просто жить.
— В полном смысле этого слова.
Она кивнула:
— Вот именно.
Он не удержался и спросил:
— Вы когда-нибудь были наедине с мужчиной?
Она высокомерно вздернула носик:
— Конечно.
— Вот как.
— Ну… в некотором смысле. С Траутом.
— И кто же был этот Траут? — насмешливо осведомился он.
— Главный садовник Стенхоуп-Холла. Он работал у нас много лет назад.
Лорд сумел не показать смеха, который так и рвался наружу.
— И сколько же лет этому Трауту?
Она на секунду задумалась.
— Восемьдесят. Может, восемьдесят один.
— Думаю, Траута можно не считать. А другие?
Было заметно, что она пытается сохранить невозмутимость.
— Мой брат, Франклин. Папа, конечно. И кузен Хорас.
— О, кузен Хорас!
Она пробормотала что-то. Ему послышалось: «Но он друг матушки».
— Друг матушки?
Всегда бледное лицо леди Элизабет вдруг залила краска.
— Ее особый друг.
— Особый друг…
Обычно он не был таким тугодумом.
Она выпалила:
— Кузен Хорас — любовник моей матери.
Джек смущенно кашлянул.
— Понимаю.
Его собеседница поспешно объяснила:
— Естественно, они очень осмотрительны.
— Естественно.
— Но я уже давно это знаю. Надо полагать, все знают. — Она нахмурила свои тонкие брови. — Вы не должны судить матушку слишком строго, как это поначалу делала я.
— Постараюсь, — сухо отозвался он.
— Повзрослев, я поняла, что отца интересует только египтология. Он уезжает и на целые годы оставляет мать.
— Она могла бы ехать с ним, — предположил Джек.
— Если бы матушка уезжала с ним в Египет, то некому было бы заниматься Стенхоуп-Холлом, фермами, землей и тысячами вопросов, которые возникают при управлении таким большим поместьем. А потом ведь были и мы, дети.
— Я удивлен, что у вас появился такой глубокий интерес к Египту — ведь именно он отнял у вас отца.
Элизабет с чувством сказала:
— Египет меня зачаровывает. Так всегда было. Наверное, это у меня в крови.
Лорд снова испытал странное беспокойство.
— Вы поистине дочь своего отца.
Ему следует всегда об этом помнить. Он должен ни на минуту не забывать об этом. Он плывет по Нилу на «Звезде Египта» не ради удовольствия. У него есть святая обязанность. Он дал клятву и должен ее сдержать.
Да, он совершил большую глупость, оставшись на палубе с этой девушкой. Если бы полковник или миссис Уинтерз застали их вместе, ему больше не разрешили бы говорить и даже видеться с ней. Почему-то при мысли о такой перспективе у Джека болезненно сжалось сердце.
Он опять заговорил более резко, чем следовало:
— Уже очень поздно. Глубокая ночь.
— Да, милорд.
Он снова произнес фразу, сказанную ей недавно в городе:
— Вы понимаете, леди Элизабет, что этот эпизод должен остаться нашей тайной.
Она переспросила:
— Остаться нашей тайной?
Ему пришлось говорить откровенно:
— Боюсь, что в противном случае это может повредить вашей репутации. Я давно не был в Англии, но не сомневаюсь, что нас осудят даже за такую случайную встречу.
— Осудят, — без всякого выражения повторила она.
Черный Джек отступил обратно в тень. Лунный свет упал ему на руку. Он проследил за взглядом Элизабет. Она не отрываясь смотрела на золотое кольцо, которое он носил в знак своей преданности принцу Рамсесу.
Глаза Элизабет сначала широко раскрылись, потом сощурились. По ее лицу было видно, как в ней борются любопытство и гнев. Она вскричала в изумлении:
— Там, у базара, были вы!
Он глубоко вздохнул и признался:
— Да.
Глава 4
— Я не люблю, когда меня обманывают, милорд, — проговорила Элизабет гневным тоном, как только поняла, что он сделал именно это — обманул ее.
— Конечно, миледи.
Элизабет гордо подняла голову. Она была возмущена и не скрывала своей ярости.
— Я не люблю, когда мне лгут и когда меня дурачат.
— Конечно, миледи.
Терпение у нее было на пределе.
— И мне не нравится, когда со мной говорят покровительственным тоном.
— Конечно, миледи.
Она топнула ножкой о палубу.
— И я хочу, чтобы вы перестали на все мои слова отвечать только «конечно, миледи».
