ложью. Третье… этого он и сам не знал.
Мама коснулась пальцами волос, затушила сигарету в раковине.
– Хорошо. Я вернусь примерно через час, может, чуть больше. Ты знаешь телефон салона Ад ели?
– Ага.
Он ополоснул тарелку под краном и поставил на сушилку. Машина громко протарахтела по направлению к Депо-стрит. Харлеи выждал еще пару минут: мама часто забывала что-нибудь и в спешке возвращалась, но, когда убедился, что она все-таки уехала, медленно направился наверх, в ее комнату. Сердце у него билось как сумасшедшее.
В то утро, пока мама еще спала, он застирал простыни и наволочку в ванне и бросил их в стиральную машину, а пижаму сунул в мешок с мусором, стоявший сбоку гаража. В жизни он не будет спать в ней.
А сейчас он выдвигал ящики маминого гардероба, шарил под шелковым бельем, испытывая при этом такое же волнение, какое испытал, в первый раз притащив домой один из этих журналов. В комнате было душно. Блики солнечного света лежали на смятых простынях и одеяле, в воздухе стоял тяжелый и густой запах ее духов. Скомканные воскресные газеты валялись на кровати там, где она их оставила.
Пистолета в ящиках не было. Харлеи заглянул в тумбочку рядом с кроватью, отбросив в сторону пустые пачки из-под сигарет. Кольца, сломанные шариковые авторучки, спички из различных ночных клубов, клочки бумаги и салфеток с нацарапанными на них мужскими именами, механический массажер.
Пистолета не было.
Харлеи присел на кровать и оглядел комнату. Шкаф, забитый ее платьями, туфлями и всяким барахлом… подождет. Он подтянул к себе стул, чтобы достать до верхней полки и пошарить за старыми шляпными коробками и мятыми свитерами. Встал на него, вытянул руку. Внезапно его пальцы ощутили холод металла. Он потянул это к себе и увидел старую, в металлической рамке фотографию. Смеющееся лицо отца, одной рукой он обнимает маму, а другой надутого четырехлетнего карапуза, в котором Харлеи с трудом мог узнать самого себя. У парня не хватало одного из передних зубов, но ему и дела до этого не было. Все трое стояли перед столиком, мальчик узнал парк в центре города. Может, это было перед бесплатным сеансом?
Он бросил фотографию на кровать и провел рукой под старым свитером. Изогнутая рукоятка. Металлический ствол.
Харлен сжал это рукой, стараясь не прикоснуться пальцем к курку. Странно тяжелый для своей величины. Металлические детали выполнены из вороненой стали, ствол на удивление короткий, не больше двух дюймов. Рукоятка сделана из дерева и отполирована. Очень смахивает на тот игрушечный пистолет тридцать восьмого калибра, которым Харлен играл год или два назад. Значит, можно предположить, что это вправду тридцать восьмой калибр. Как там назвал его отец, когда показывал матери? Потрошитель? Только Харлен не был уверен, почему именно Потрошитель. Потому что пистолет очень мал и его надо носить на животе, у потрохов, или потому что с его помощью потрошат жертву.
Он спрыгнул вниз, осмотрел пистолет, нашел стопор, отодвинул его и заглянул в барабан, позаботившись, конечно, о том, чтобы держать дуло подальше от себя. Барабан был пустым. Еще одна минута потребовалась, чтобы понять, как он вращается… нет, действительно пусто… Харлен выругался, засунул пистолет за пояс, чувствуя, как холодная сталь согревается его теплом, и принялся шарить на полке, разыскивая патроны. Ничего. А что, если мать выбросила их? Он слез со стула, поставил его на место и задумался, покачивая пистолет на ладони.
На кой черт ему эта вещь, если он не найдет патронов?
Он заглянул под кровать, поворошил содержимое тумбочки. Патронов как не бывало. Джим был уверен, что видел их в какой-то коробке.
Харлен на пороге оглянулся, чтобы убедиться, что не оставил улик своего пребывания здесь, хотя в таком беспорядке заметить что-либо было бы трудно даже при очень большом желании, и спустился вниз.
«Как, к черту, я могу купить эти пули? Продают ли их вообще детям? И где их покупают? Вот так, просто, прийти в хозяйственный магазин Мейера или в универмаг Дженсена и заявить, что мне нужны патроны? Просто подойти и спросить, есть ли у них патроны для тридцать восьмого калибра?»
Харлен подумал о том, что вряд ли Дженсен торгует патронами. А Мейер, кстати, его, Джима, никогда не любил. Однажды прошлым летом, когда Харлен строил шалаш на дереве, он едва не отказался продать ему обыкновенные гвозди… Что уж тогда говорить о патронах?
Оставалось еще одно место. Мама обычно держит все спиртное в баре, но одну бутылку всегда припрятывает на самой верхней полке кухонного шкафа. Будто кто-то может украсть все запасы – и тогда у нее останется эта бутылка. Там еще полно всякого барахла.
Харлен взобрался на хозяйственный стол, зажав под мышкой забинтованной руки пистолет. На полке стояли две бутылки водки, банка с рисом и еще одна – с чем-то похожим на горох. В третьей банке поблескивало что-то металлическое. Харлен поднес ее к свету.
Патроны россыпью лежали на дне стеклянной банки из-под консервов. Крышка была запечатана. Харлен насчитал по меньшей мере штук тридцать пуль. Он отыскал нож, вскрыл крышку и высыпал патроны на стол. Сейчас он волновался даже больше, чем тогда, когда принес домой недозволенные журналы. Всего пару секунд ему потребовалось, чтобы послать в пустой цилиндр патрон, затем, повернув барабан, загрузить следующие. Он насыпал патроны в карманы джинсов, поставил банку на место и вышел из дома в сад, чтобы найти место, где можно было бы потренироваться в стрельбе.
Или что-то, на чем можно было бы потренироваться.
Мемо не спала. Иногда, хоть ее глаза были открыты, она не совсем бодрствовала. Но сейчас было не так. Майк присел рядом с ее кроватью. Мать была дома. В это воскресенье, десятого июля, Майк впервые за последние три года пропустил службу. Пылесос гудел в его комнате наверху. Мальчик пригнулся ниже и увидел, что карие глаза Мемо смотрят прямо на него. Одна рука бабушки лежала поверх одеяла и напоминала птичью лапку: пальцы скрючены, предплечье испещрено венами.
– Ты меня слышишь, Мемо? – прошептал Майк, низко склонившись к ее уху.
Он чуть отодвинулся и заглянул ей в глаза.
Одно мигание. Согласно домашнему коду, одно мигание означало «да», два – «нет», три – «не знаю» или «не понимаю». Именно таким образом они выясняли самые простые вещи в общении с бабушкой: переменить ли ей белье или одежду, подать ли судно и тому подобное.
– Мемо, – шепнул Майк губами, все еще сухими из-за высокой температуры. – Ты видела солдата в окне?
Одно мигание: «Да».
– Ты видела его раньше? «Да».
– Думаешь, он пришел, чтобы принести нам зло? «Да».
– Ты все еще думаешь, что это смерть? Мигание. Мигание. Мигание. «Не знаю».
Майк перевел дыхание. Тяжесть виденного сна сковывала его словно веригами.
– Ты узнаешь… узнала его? «Да».
Это кто-то, кого ты знала? «Да».
– Его знали и мама с папой? «Нет».
Может, я знаю его? «Нет».
Но ты знала, да? Мемо надолго зажмурила глаза, как будто от боли или изнеможения. Майк чувствовал себя идиотом, но не мог придумать, что бы еще спросить. Мемо мигнула еще раз. Да, она точно знала его.
– Это кто-то… из живых людей? «Нет».
Майк не был удивлен.
Кто-то, про кого ты знаешь, что он умер? «Да».
Но это реальный человек? Я хочу сказать, что он жил на самом деле? «Да».
– Ты думаешь… думаешь, это привидение, Мемо? Три мигания. Пауза. Затем еще одно.
– Это кто-то, кого знали вы с дедушкой? Пауза.
«Да».
Друг? В ответ она совсем не мигнула. Ее темные глаза огнем жгли Майка, требуя, чтобы он задал вопрос правильно.
