этой партии со всеми ее съездами и этих генеральных секретарей – расчистится дорога, а по этой дороге куда же идти, как не в светлое демократическое будущее. Но что-то не складывается опять. Опять куда-то не туда поворачиваем. А куда – сами не знаем. В общем, я не знаю, что тебе еще сказать. Знаю только, ты потом поймешь, что я правильно сделал, а сколько лет на это потребуется, не знаю. Мне будет тяжело эти годы, потому что я очень тебя люблю. Ты – единственный человек на свете, которого я люблю. Поэтому я наберусь терпения и буду ждать, пока ты все поймешь.
Ждать ему пришлось долго. Моя жизнь была молодой и бурной, вокруг все бурлило с не меньшей силой, пуповины разрывались легко. Он звонил иногда, иногда писал без ответа. Однажды сообщил, что женился на своей студентке лет на двадцать пять моложе и всего на три года меня старше, милой девушке сложного итало-ирландского происхождения, вполне, впрочем, обеспеченной, которая через два года родила ему сына, а еще через два года – второго. Вот тогда, спустя семь лет, в конце девяностых, когда я делал МВА в Стэнфорде, мы и встретились.
Только когда я увидел его – с длинными профессорскими наполовину седыми волосами, загорелого, с тем же навсегда оставшимся в памяти взглядом грустных, все понимающих голубых глаз, – я понял, как соскучился. Он знал, что происходило со мной все эти годы в профессиональном плане, но не мог знать, чем я жил, я волновался перед встречей, он, думаю, куда больше. Но вот увиделись, и первым чувством – только счастье, только радость, потом уже грусть – как же так, целых семь лет...
Он очень смешно рассказывал об Америке, о работе и ничего о новой семье, пока я не спросил. Но и тогда сделал паузу, внимательно посмотрел мне в глаза – можно.
– У меня братья? – помню, сказал я, будто в первый раз узнал об этом.
– Да, – ответил он улыбаясь.
– Ты счастлив?
– Теперь, наверное, да. Была большая рана, никак не затягивалась, теперь я чувствую, что пойду на поправку.
– Ты, как всегда, уверен в том, что говоришь, ничего не изменилось.
– Многое изменилось, мир изменился, но в этом я уверен. Дай мне руку.
Я увидел слезы в его глазах и накрыл его руку своей. Так мы встретились после разлуки. Потом я первый раз был в его доме, точнее сказать, в их доме, поскольку отец никогда не умел обживать пространство, а жена его Тесса умела. Он познакомил нас, мы оба смущались. Она отлично выглядела – после двух-то детей – и совсем не была похожа на американку – ни на один из тех типов, которые знакомы по кино, и уж тем более ни на один из тех, кого можно встретить на улице.
Вечером, когда отец оставил нас одних и пошел посмотреть, спят ли дети, она сказал мне то, что считала важным сказать.
– Я люблю его, – сказала она. – Я не знаю, что ты думаешь, но я люблю его.
– Его всегда кто-нибудь любил, – я не мог сразу сдаться перед ее обаянием и прямотой.
– Знаю, – сказала она, – но я люблю сильнее, поэтому он со мной.
Я не думаю, что именно этот день примирил меня с Тессой и братьями, но начало было положено. Шли годы. Отец старел, Тесса расцветала, братья росли, я бывал у них раз или два в год, и мне всегда было там хорошо. Как-то раз я был у них с Ириной, мы выпили много вина, Тесса приготовила ризотто со спаржей и запекла какую-то рыбу. Была чудесная погода, похоже, начало мая.
– Ты ничего не хочешь сказать? – спросил я отца, когда женщины оставили нас вдвоем.
– Я говорю, – он раскурил сигару и откинулся в кресле, – я говорю, что если ты счастлив, то и я счастлив.
– Что должно означать...
– Только то, что я сказал, и не более. Только то, что я сказал. Она очень привлекательная девушка.
– Ты все еще подмечаешь разницу? – засмеялся я, и разговор пошел в другую сторону.
Теперь я понимаю, что Ирина не понравилась ни ему, ни Тессе. Наверное, они были разочарованы моим выбором, но приняли его гораздо терпимее, чем я когда-то принял выбор отца.
Интересно, что мать, догадываясь, по-видимому, что я общаюсь с отцом, никогда не задавала мне вопросов. Он просто перестал для нее существовать одновременно с Советским Союзом и со всем прежним укладом жизни. Она была очень принципиальная, мама, и если бы кто-нибудь попросил меня сформулировать ее главный принцип, я озвучил бы известное: «кто не с нами, тот против нас».
Итак, отец старел, но время задело его только внешне, почти не изменив сущности. То есть в некотором смысле он представлял собой прямую противоположность известному портрету, увековеченному замечательным английским писателем. Братья росли в своей совсем не американской семье, по непонятному стечению обстоятельств поселившейся в Америке. И вот теперь, как следовало из заявления отца, всему этому пришел конец.
– У тебя случилось что-то? – спросил я. – Как ребята?
– С ребятами все в порядке, с Тессой тоже, и со мной, в принципе, ничего не случилось. То есть не так: случилось, но не со мной.
– Ты мне откроешь тайну?
– Я думаю, ты ее уже знаешь, сын, не разочаровывай меня.
– Ты хочешь сказать, что уехал из-за кризиса? – спросил я после некоторой паузы.
– Если тебе угодно так называть, то да.
– А как ты это называешь?
– Скажи лучше, когда ты сможешь приехать ко мне. Ты мне расскажешь свою историю, я тебе свою.
– Звучит заманчиво. И где же тебя искать в Европе? Как близко ты от меня?
– По правде сказать, близость к тебе не была основным критерием при выборе места жительства, – засмеялся он, – так что не очень близко. Но место в целом неплохое.
– И называется оно?
– Мы в Италии, Костя. Конкретнее, в Тоскане, еще конкретнее – где-то посередине между Флоренцией и Сиеной. Точный адрес давать не буду, поскольку надеюсь в аэропорту встретить. Очень соскучился и очень хочу поговорить с тобой, ведь ты мой главный оппонент – был и остался. Ну, приедешь?
– Конечно, приеду, – сказал и почувствовал, что улыбаюсь.
– Когда? Можно уже через пару недель, я думаю, что через пару недель мы тут уже окончательно обустроимся. По крайней мере, Тесса обещала.
– Как она?
– Хорошо. Передает тебе привет.
– Спасибо, скажи ей, что я очень хочу приехать.
– Значит, ты теперь безработный? – сменил он тему.
– Похоже, что так.
– И что собираешься делать?
– Пока не знаю. Может, ты подскажешь. Да и не безработный я по сути. Попросил год отпуска за свой счет для учебы – они и дали. Так что через год вполне могу вернуться.
– Ну да, им тоже хорошо – целый год деньги не платить.
– Ты меня всегда недооценивал.
– И ты вправду собираешься возвращаться?
– Не думаю.
– Вот и хорошо. Сначала в компанию свою дурацкую не вернешься, а потом, может, подумаешь и вообще не вернешься.
Это не было продолжением нашего старого спора. Тот мы уже отспорили, и оба это знали. Слишком многое изменилось в мире, чтобы почти пятнадцать лет спорить на одну и ту же тему. Но это вовсе не означало, что на тему нельзя шутить.
– То есть не веришь ты, отец, что будет и на нашей улице праздник?
Он засмеялся: «Ты ведь знаешь ответ?»
Глава девятнадцатая
Я много раз был в Италии и, конечно, был во Флоренции и в Сиене тоже был. Ирина любила
