Я уже начал поиск оборудования, усердный «визуальный передатчик» нашел все устройства с «визуальным принимателем» в радиусе ста метров и вывел список. Прилежно попросил указать, на что именно ему передавать изображение: на микроволновку, ноутбук или на зеркало в ванной? О Великий Космос, как долго… Пришлось ответить дядюшке:
– Дело.
Дядюшка Стратар, выпятив нижнюю челюсть, погладил едва пробивающуюся светлую щетину и с апломбом произнес:
– Нет, не дело, дорогой мой! Ты даже не поел толком!
Ах ты ж, Нортон побери, придется разговаривать, промолчать уже не прилично. Я отложил «передатчик» в сторону и ответил:
– Дядюшка, если я захочу получить наслаждение от раздражения вкусовых рецепторов, я сделаю это. А если мне нужно запастись энергией на ближайшие сутки, я просто проглочу питательную капсулу. Что я и сделал!
– Нет, дорогой мой, ничего ты не понимаешь… – сказал дядюшка, нежно погладив животик. – Попробовал бы этот фаршированый перец!!! М-м-м-м, за уши не оттянуть.
Я пробурчал:
– Какой прок от вареного перца, в сыром виде полезнее…
– В сыром виде пусть козлы едят. Эх, все равно не поймешь! Что еда? Ты вот что сейчас собираешься делать?
– Пытаюсь почитать после сытного и питательного ужина. Пытаюсь.
Дядюшка Стратар передвинул панамку на затылок, картинно округлив глаза, будто только узнал, как я читаю, переспросил:
– Почитать?!!
– Да-да!
– Думаю, ты несколько искажаешь значение этого слова, дорогой мой.
Ну сколько раз я зарекался не спорить? И всегда что-то внутри закипает, заставляя отстаивать правоту. Но я держу это желание под контролем, вроде бы… наверное, держу… Кстати, на досуге надо будет разобраться, почему так реагирую, может быть, и даже скорее всего, есть какое-то физиологическое объяснение моему желанию? Я терпеливо ответил:
– Не искажаю, дядюшка, просто это слово сейчас обозначает не совсем то, что обозначало сто двадцать лет назад.
Дядюшка поморщился, откинулся на спинку, снова надвинув панамку на брови.
– Ох, дорогой мой, эта новая мода считать месяц за год совсем мне не нравится! Не проще ли было сказать, мол, десять лет назад?
Я насупил брови, упрямо спросил:
– Как же десять, если сто двадцать?!!
Он устало махнул рукой:
– Эх, ладно, дорогой мой… И скажи мне, как же ты читаешь?
– Беру и читаю.
– Ну-ну…
Дядюшка сложил руки на животе и, манерно выставив мизинчики, произнес с интересом:
– А поподробнее? Говори, мне очень интересно.
Ох уж этот дядюшка… Он требовательно пошевелил мизинцами, и я устало ответил:
– У меня в кармане лежит передатчик. Он передает изображение на любой предмет со встроенным… м-м-м… принимателем. Я передаю на линзы, хотя могу даже на кофеварку, но в линзах эффект погружения в книгу намного лучше. А эти маленькие присоски на висках кодируют звуковую, запаховую, а в книгах, где нет насилия, и тактильную информацию в импульсы. Ну и каждый импульс поступает в определенный участок мозга и воздействует на него согласно фантазии писателя. Так я и читаю.
Дядюшка сокрушенно покачал головой, будто и не знал, как читает книги молодежь, спросил:
– А почему бы через эти присоски не передавать и визуальную информацию?
Я терпеливо ответил:
– Потому что у меня не хватает денег на дополнительную функцию. Ведь за каждое использование отдельной функции при прочтении надо платить.
Он присел, сдвинув панамку на затылок, снова картинно округлил глаза:
– Так вы еще и деньги за чтение платите?!!
Я уже раздраженно ответил, еле сдерживаясь, чтобы не закричать:
– Конечно, дядюшка! Как будто вы этого не знаете! Хватит надо мной издеваться!
Дядюшка снисходительно хохотнул, откинулся назад и, лениво надвинув свою дурацкую панамку на глаза, так же лениво произнес:
– Ну, не кипятись, не кипятись, дорогой мой… Смотри, как лысина твоя на солнышке блестит, аж слепит!
Я рефлекторно провел по голове ладонью, нахмурился. Ну и пусть смеется, мне-то ясно, что волосяной покров – это атавизм. Иногда даже с брезгливостью смотрю на волосатых людей, почти приматы! Только тонюсенькая пленка интеллекта отделяет их от обезьян… Даже читают, как пещерные люди!
– Эх, дорогой мой, не понимаешь ты всей романтики чтения! – воскликнул дядюшка вдохновленно и принялся жестикулировать, будто поэт на сцене: – Как же это прекрасно, достаешь из кармана карманный компьютер… Как звучит, а? Заходишь в меню, гуляешь по библиотеке, выискивая нужный файл книги, открываешь его. И начинаешь читать, прочитал дисплей – нажал на джойстик, читаешь следующий дисплей. А джойстик так тихонько щелкает под пальцем! Ах, эти знакомые с детства ощущения… Это просто великолепно, это романтика, дорогой мой… А запах, а запах? Читаешь про хвойный лес, карманный компьютер испускает запах хвойного леса, даже можно услышать, как птички поют… Ну разве не прекрасно? А ты со своим бездушным передатчиком, преобразователем, импульсами… фи… Души в нем нет, ты понимаешь? Души!
Я уже не слушал его, незаметно нажал на пуск и продолжил чтение. Как раз сейчас отважный химик Баяхметов должен провести важнейший эксперимент. Изобретение нового реактива может спасти жизнь его жене и попутно поможет получить Нобелевскую премию!
А дядюшка Стратар? А что дядюшка Стратар, пускай читает с допотопного смартфона. Может, некоторые и думают, что у меня подростковый максимализм, да я и сам, проанализировав свои слова и поступки, пришел к такому выводу… Но вот у дядюшки Стратара точно старческий маразм. Пора бы уже, ему скоро триста стукнет!
Ну ладно, двадцать пять.
Михаил Уткин
Новая эвтаназия
Боль. Эта адская боль. Нет, даже не боль, это раскаленная звезда пульсирует лучами ядовитых игл. Они растут… Становятся больше. Увеличиваются! И я знаю – это метастазы, пронзающие мозг. Мой мозг. Меня. В зеленом полумраке палаты на обширной мягкой кровати лежит человек. Шар головы без бровей. Лихорадочно поблескивают глаза. Тонкие высохшие руки судорожно теребят серое покрывало.
– Серый, че там докторишки тебе наплели? Говорят, свихнулся Старуй, гниль наглушняк мозги прожрала? Ничо не говори, у тебя на роже все написано! Да, все правильно, почти… Я с тобой-то сейчас могу тереть, потому что морфин вкололи. Морфин! Мне! Ты знаешь, как я к наркоте любой отношусь, и сейчас тоже, но вынудил клешнятый, падла.
– Серый, ты помнишь, как болят зубы? Так вот, эту боль можно терпеть, но еще угнетает знание, что зуб гниет, разлагается и дальше будет лишь хуже. Так вот, рак – это такой зуб, умноженный на сто, нет – тысячу! Неоперабельный!
– Серый, ты помнишь, как я смеялся, «что хотел бы сдохнуть на бабе». Так вот, смешочки к черту. Видишь, башка облезла, брови, и сам я весь облез, как лишаястый шакал. А с бабами тоже, слышь, все. Аут, я в пролете. Химиотерапия, слыхал про такую дрянь? Толку от нее не получилось, но вдарила неслабо.
– Слышь, Серый, меня уже два раза врачишки ловили. Не дают убиться. Видишь, в мягкой палате с непробиваемым стеклом. Просил сделать передоз, так верещат – эвтаназия запрещена!.. Привязали волка
