Владимир Синельников
Восточный круиз
Посланник
Лето в год Черепахи выдалось особенно знойное. Трава в степи выгорела две луны назад, лишь метелки ковыля еще сопротивлялись беспощадным лучам совсем спятившего светила, надменно пялящегося с серо-синего выцветшего неба. Всадник, ехавший по этой бледно-желтой равнине, в полной мере ощущал невыносимый жар, заставлявший все живое забиваться под жалкое подобие тени, что отбрасывали еще не совсем высохшие голубовато-серебристые деревца джуды, или прятаться под землю до благодатной ночной поры. С закатом солнца казавшаяся безжизненной степь оживала, и на ее просторах начиналась извечная игра, платой в которой становились жизнь или смерть… Но сейчас вокруг всадника, насколько видел глаз, простиралась унылая, пустая земля. Лишь неотложное дело могло заставить человека двигаться в палящий зной, не дожидаясь, когда солнцу наконец надоест жечь бедную землю и оно покатится за зубчатые горные пики, еле проглядывавшие сквозь знойное марево далеко на закатной стороне.
Но горы наличествовали не только там. Степная дорога буквально через пару полетов стрелы ныряла в широкое ущелье огромного горного кряжа, гордо взиравшего на раскинувшуюся перед ним выжженную равнину. Вершины этою горного патриарха были настолько высоки, что сверкавшие на них белые шапки снега не таяли даже в жару. На такой высоте лето теряло свою власть, и солнце, как ни старалось, было бессильно растопить эти бастионы зимы.
Путь всадника лежал именно в этот горный край. Он несколько раз привставал в стременах скакуна и внимательно осматривал расстилающуюся перед ним местность. Особенно долго всадник вглядывался в уже пройденный путь, но степь стояла молчалива и пуста. Он соскочил с коня и ласково похлопал его по потной, запыленной шее:
– Ничего, Корхан, дальше будет полегче.
Гнедой красавец мотнул головой в ответ на раздавшийся знакомый хрипловатый голос и коротко заржал, то ли соглашаясь, то ли протестуя против выбора хозяина.
– Я тебя понимаю, – кивнул всадник. – Но что поделаешь? Нам нужно уйти как можно дальше…
По тому, как он разговаривал с конем, можно было догадаться, что этот человек довольно долгое время передвигался в одиночестве, имея в собеседниках лишь своего скакуна.
– А ты чего голову повесила? – Всадник подошел к сивой вьючной лошади, шедшей за ними в поводу. – Корхан не в пример больше тебя несет и не жалуется.
Вьючная кобыла никак не прореагировала на слова всадника. Она стояла понуро опустив голову, как будто внимательно вглядываясь во что-то, одной ей видимое на пыльной степной дороге.
– Эге, старушка, да ты совсем дошла, – констатировал всадник. – Сейчас мы тебя немного разгрузим…
Он снял с лошади вьючные мешки и, покопавшись в одном из них, извлек на свет аккуратно упакованную кольчугу. Встряхнув ее, всадник, раздраженно поминая шайтана, начал натягивать на себя позванивающее, нагретое за день железо. Вслед за кольчугой из вьюка появился шлем, по многочисленным царапинам на котором можно было судить, что это не модное украшение, а необходимый элемент экипировки, не раз спасавший его хозяину жизнь. Всадник, продолжая чертыхаться, натянул на себя шлем, почти полностью скрывший его лицо. Теперь его можно было опознать, пожалуй, только по пронзительным черным глазам, сверкавшим из железных полукружий.
Всадник забрался на гнедого, попробовал, легко ли снимается с седельного крюка щит, висевший слева, и, подвинув ближе под руку кривую саблю, покоящуюся в кожаных с серебряной окантовкой ножнах, осторожно тронул коня вперед. Гнедой двинулся, за ним, вскинув голову за натянувшимся поводом, обреченно потянулась вьючная лошадь. Через некоторое время эта группа скрылась среди скальных отрогов, и потревоженная степь опять замерла в неподвижности. Лишь в горячем колышущемся мареве дрожали и кривлялись далекие закатные горы.
В ущелье немного полегчало. Здесь чувствовался слабый ветерок, уже задувший с неприступных вершин, предвещая, что день начал клониться к своему завершению, а вместе с ним пойдет на убыль и эта нестерпимая жара. Лошади вскинули головы и зашагали бодрее. Заметно подобрели и глаза всадника, внимательно оглядывающие окружающий его пейзаж.
– Вот и сдюжили, Корхан, – обратился он вполголоса к жеребцу. – Еще немного, и можно будет дышать посвободнее, а завтра мы будем уже по ту сторону гор. Луна сейчас полная, и нам ничего не помешает двигаться ночью.
Конь никак не отреагировал на слова хозяина. Он резко вздернул голову, пристально глядя вперед. Всадник мгновенно насторожился, сабля, дотоле мирно покачивавшаяся на боку, сверкнула своим хищным жалом в его руке. Но смертельная опасность пришла не оттуда, куда смотрели скакун и его хозяин. Сзади глухо тренькнула спускаемая тетива, и широкий листовидный наконечник черноперой стрелы вошел в узкую незащищенную полоску шеи всадника – между кольчужной рубашкой и шлемом, аккуратно отделив шейные позвонки от туловища. Всадник захрипел и, качнувшись, начал бессильно запрокидываться назад. Он умер еще до того, как сабля, выпавшая из разжавшейся руки, перестала звенеть по нагромождениям валунов.
– Элькор мертв, повелитель! – глухо произнес далеко на юге человек, пристально вглядывавшийся в хрустальный шар.
– Демон тебя побери! – Названный повелителем с силой обрушил кулак на инкрустированный самоцветами столик. – Еще один! Что же делать?!
– Прислушаться к совету звезд, – ответил обладатель хрустального шара. – Иначе ты рискуешь остаться без верных людей.
Северные земли
Крей Грумсхольд мрачно смотрел сквозь узкую бойницу. Вчера пал донжон, служивший защитой крепостным воротам, и оставшиеся в живых немногочисленные защитники замка покинули внешнюю стену, отступив к центральной башне на холме. Да и сил оборонять стены уже не оставалось. Барон распорядился отойти, стремясь выиграть время.
Осаждавшие замок пировали где-то в основании холма, уверенные, что оказавшиеся в плотном кольце осады никуда не денутся. Они не спешили подступаться к последнему убежищу барона, оставив главный штурм на утро.
Барон Грумсхольд не знал, успела ли его жена с детьми проскочить мимо подтягивающихся к замку войск нападавших. Хотя, не удайся ей это, осаждающие замок давно бы предъявили этот козырь. Крей Грумсхольд повернулся к висящему на стене распятию и вознес молитву. Его дети останутся живы, и, придет время, сыновья отомстят за отца. Барон был уверен, что Грета должным образом сумеет воспитать его наследников.
Наследников… Губы барона скривила горькая усмешка. Что им достанется? Разве только родовой герб да имя. Замок и окрестные земли, пожалованные барону старым королем, отойдут во владение Брейгена, явившегося под стены полновластным хозяином.
Старый король умер, сын был слишком мал, чтобы реально отвечать за положение в стране, и на престоле фактически воцарилась его мать. Мгновенно многочисленные стаи родственников и прихлебателей бывшей королевы Изольды, а ныне регентши при малолетнем сыне, сидевшие ранее тише воды и ниже травы, бросились расчленять страну на основании указов выжившей из ума матери молодого короля. Крей Грумсхольд как раз и оказался одной из жертв этой дворцовой революции. Он никогда не был особенно близок ко двору и заработал себе имя на северных границах, оберегая покой страны от набегов варваров, за что и был пожалован землями старым королем.
Но со смертью властителя все резко изменилось. Временщики, чувствуя свою недолговечность, лихорадочно пытались урвать хоть кусок пирога, хоть крошку в мутной воде регентства. Изольда раздавала земли, руководствуясь лишь собственными соображениями, если они у нее еще оставались. Не принималось во внимание ничто: ни бывшие заслуги, ни титулы. Никому ранее не известные южные родичи королевы валом повалили в столицу за своей долей. И она не обманула их надежд. По всей стране отбирались владения, искони принадлежавшие тем или иным родам. Пытавшихся сопротивляться бросали в тюрьмы, казнили, отправляли на каторгу.
