Вновь напомнило о себе жжение на позвонках. Пришлось приложить усилие, чтобы согнуть руку и дотронуться до шеи. Пальцы наткнулись на выпуклое шершавое пятно, сантиметра четыре в диаметре, похожее на родимое. Похожее, да не совсем. Четыре заостренных отростка, овальная сердцевина, в центре которой два провала. Какой-то узор. В зеркало бы глянуть. Но поблизости его не было. Впрочем, в зеркало свой затылок и не увидишь. Тут необходима система зеркал.
Я вспомнила мертвого археолога, на которого наткнулась неподалеку от деревни жевунов. У него на шее тоже был символ – черный и неприятный. Я еще тогда подумала, что это татуировка…
Левиафан заклеймил меня. Поставил на шею индивидуальный концлагерный шифр.
Глава 7
Стремительная карьера посудомойки
За окном лаяли овчарки – должно быть, где-то рядом находится загон. Иногда раздавались голоса военных – тех, кто отдавал приказы, и тех, кто чеканил в ответ: «Есть, сэр!» Наверное, среди обладателей голосов присутствуют и мои знакомые Крыс с Клопом, хотя толком не разобрать.
Открылась дверь, ведущая внутрь хозблока. Сквозь проем протиснулась тетка в белом халате и белом колпаке. Назвав ее толстой, я покривила бы душой. Она была невероятно толстой! Если бы в сумо брали женщин, то она могла стать выдающимся борцом. Талия шире плеч, живот такой огромный, что вряд ли она обувается самостоятельно. Руки заплыли жиром и сделались похожими на руки боксера или лесоруба. Широкое и сальное лицо сидело прямо на плечах, шея отсутствовала.
Тетка с трудом пробралась между коробками со стиральным порошком и бельевыми тюками. Остановилась возле меня, вертя в руках полотенце. Я попыталась подняться ей навстречу, но смогла только сесть.
– Бедняжка, – сочувственно проскрипела тетка на английском с ужасным акцентом. Голос у нее был сдавленный и высокий. – Тебе больно?
– Ничего, я справлюсь.
Ее маленькие глазки оглядывали меня.
– Как же тебе досталось.
– Простите великодушно, я не знаю, зачем они притащили меня сюда, но…
– Не волнуйся, я знаю. Как тебя зовут?
– Алена.
– Алена, ты ведь не лентяйка?
– Что вы, конечно нет! Извините, но не найдется ли у вас какой-нибудь одежды? Какой угодно. Я устала от этого водолазного костюма. Он стягивает тело, кожа в нем не дышит, а на солнце резина нагревается просто бешено.
– Да, да, – сказала она, – я что-нибудь тебе подыщу. Прямо сейчас этим займусь… Все свои дела брошу и начну искать для тебя одежду.
Последняя фраза прозвучала не очень добро. Я удивленно посмотрела на нее.
– Извините, я вас чем-то обидела?
– Ничем, золотко.
– Тогда почему вы так разговариваете?
– Потому что, – сказала она громче, – пока ты валяешься на тюках, сраная принцесса, твоя работа стоит!
– Какая моя работа? – изумилась я.
– Сейчас я тебе покажу какая! – завизжала она и огрела меня по уху скрученным полотенцем. Удар вышел тяжелым, у меня потемнело в глазах. Я с удивлением поняла, что мокрое скрученное полотенце бьет так же сильно, как полено.
Пока я приходила в себя, тетка швырнула меня с тюков на пол и, схватив за волосы, поволокла к двери. У меня от боли из глаз брызнули слезы.
– Какие мы вежливые, – злобно ворчала она, – ах простите, ах извините! Пока ты нежилась в подсобке, А-ле-на… – Она до неузнаваемости исковеркала мое имя. —…вторая рота закончила обед! Посуды скопилось горы!!
Она втащила меня в помещение, где стояли ряды стальных раковин, заваленных посудой, и огромные кастрюли, из которых гадко пахло остатками еды и чистящим средством. Несколько худых, рано состарившихся женщин оторвались от чистки, драйки и мытья и уставились на меня.
– Чего встали, бездельницы! – крикнула толстуха. – Моего полотенца захотелось? Живо за работу!
Они бросились к щеткам и тарелкам. Толстуха бросила меня возле раковин и встала надо мной, поигрывая полотенцем, словно тюремный надзиратель дубинкой.
– Ну что разлеглась? Поднимайся, берись за работу, она не ждет! Никто не станет работать вместо чужестранной лентяйки!
Я ухватилась за край раковины и подтянула тело, чтобы поставить его на ноги, которые сейчас напоминали глиняные. Раковина была завалена посудой. Гора тарелок поднималась из воды и пены.
– Бери щетку! Мой тарелки! – визгливо приказала толстуха.
Стоявшая рядом женщина с седыми висками протянула мне резиновые перчатки и щетку. В ее глазах я прочла жалость и неподдельное сочувствие.
Я натянула перчатки. Сначала одну, затем вторую. Неловко взяла щетку в левую руку. Правой
