ракеты. При этом ракеты можно было выстреливать либо вперед, либо назад, для чего предусматривались передний и задний отсеки боезапаса. По выбору командира на направляющие поступали ракеты либо из переднего отсека, либо из заднего, направленные соответственно или по курсу самолета, или в противоположную сторону. Ракеты оснащались осколочными и осколочно-фугасными боеголовками. Предполагалось экспериментально определить их эффективность, но полигонные стрельбы не могли дать однозначного результата, а до летных испытаний дело так и не дошло. Поэтому на складах лежали ракеты того и другого типа, а «Деген» летал без всякого вооружения — при этом в пустых отсеках боезапаса размещались мягкие топливные баки, позволявшие увеличивать дальность полета. Бортинженер предложил загрузить ракеты, как в задний отсек боезапаса, так и непосредственно на направляющие: таким образом «Деген» мог произвести два залпа ракет по 40 штук каждый. Этого вполне хватило бы для того, чтобы снести до основания городской квартал. Но реально оценить возможную степень разрушения старого австрийского форта добротной довоенной постройки было затруднительно. Впрочем, очевидно, что после такого залпа уцелевший гарнизон форта не смог бы минимум в течение пяти минут произвести какие-либо действия. С точки зрения Шонеберга этого было вполне достаточно: за пять минут «Деген» успел бы взлететь и выйти за пределы досягаемости огня противника.
— Нам придется отказаться от дополнительных мягких баков, — озабоченно напомнил Шонеберг. Он все-таки был инженер и хорошо понимал цену решений. — Сможем ли мы долететь до следующей базы?
— Долететь мы долетим, — проворчал бортинженер. — Но у нас мало бензина, бензобак практически пуст, а на этом чертовом складе почему-то нет ни грамма бензина. Бензина хватит лишь на запуск двигателей, но если они вдруг заглохнут в воздухе, то снова запустить их мы уже вряд ли сможем.
— Я не Господь Бог, чтобы превратить дизельное топливо в бензин! — саркастически напомнил Шонеберг. — Не надо так далеко заглядывать: взлетим — и слава Богу! А заглохнут или не заглохнут двигатели в воздухе — это гадание на кофейной гуще. Давайте мыслить реально! Готовьте самолет к взлету, загружайте ракеты. Сколько вам нужно времени для этого?
— Я располагаю только силами нашего экипажа… — начал бортинженер.
— Да? А я думал, что вы рассчитываете еще и на пещерных гномов! — съязвил Шонеберг. — Короче, сколько времени вам нужно?
— Не менее двух часов, — оценил бортинженер.
— Да уж, вы не надорветесь, — проворчал Шонеберг, но тут же смирившись, добавил:
— Приступайте! Время пошло.
Бортинженер доложил о готовности «Дегена» через час тридцать две минуты. И Шонеберг немедленно связался с Цольмером.
Швальбе притащил к Цольмеру бургомистра Машека. Сливовица уже подействовала на всю свою мощь, и Машек до краев наполнился решимостью заявить протест против нецивилизованных действий германской армии, выразившихся в преступном намерении взять заложников из числа мирного населения.
— Господин генерал! — решительно начал Машек. — Со всей твердостью я должен заявить, что ваш приказ о взятии заложников не совместим с цивилизованными принципами…
— Это что за идиот? — крайне невежливо осведомился Цольмер у Швальбе.
— Это не идиот, это местный бургомистр, — как-то нелогично пояснил Швальбе, как будто идиот не может быть бургомистром! — и зачем-то показал в сторону ратуши. Цольмер машинально навел бинокль на ратушу и мгновенно побагровел от гнева: на ратуше развевался флаг Чехословацкой республики.
— Черт знает, что творится! — рявкнул Цольмер на Швальбе, очень кстати оказавшегося под рукой. — Кто здесь гестапо — вы или я?! Немедленно наведите порядок!
Швальбе мгновенно уразумел причину генеральского гнева и безотлагательно принялся наводить порядок.
— Флаг снять, бургомистра повесить, — приказал Швальбе солдатам. Солдаты тут же приступили к выполнению приказа: двое заломили руки Машеку и потащили его к ближайшему дереву, командовавший ими шарфюрер отправился в ближайший дом за веревкой, а остальные отправились срывать флаг с ратуши.
Машек явно не ожидал такого оборота.
— Как вы смеете?! — кричал он солдатам и пытался вырваться из их стальных рук. — Я бургомистр! Скоро сюда придут американцы, и они вам этого не простят!
Солдаты не слушали Машека, что было не удивительно: даже узнай американцы о трагической гибели градоначальника маленького богемского городка, вряд ли это стало бы отдельным пунктом обвинения Нюрнбергского трибунала. Так, очередная банальность войны…
Шарфюрер быстро нашел веревку, и через минуту ошеломленный Машек уже стоял на снарядном ящике с петлей на шее. Шарфюрер встал рядом, выжидающе глядя на Швальбе, а тот, в свою очередь, уставился на Цольмера. Ну а Цольмер, как и положено полководцу, изучал в бинокль позиции противника.
Ощущение шершавой веревки на шее убедило Машека, что это — конец. В отчаянной решимости он подавил волну ужаса и хриплым дрожащим голосом выкрикнул:
— Да здравствует Чешская республика!
— Какого черта?! — недовольно прокомментировал Цольмер, мельком глянув в сторону Швальбе. Этого оказалось достаточно: Швальбе поймал взгляд генерала и кивнул шарфюреру, а тот натренированным движением ловко выбил ящик из-под ног Машека. Шарфюрер почти год провоевал в России, и у него была солидная практика экзекуций.
Кралик стремительно ворвался в трактир и взбежал на второй этаж, разрушив уединение Анны и Гюнтера.
— Господин Шольц, прошу прощения, но мне необходимо поговорить с госпожой Мюллеровой, — решительно заявил он. Шольц взглянул на Анну: она наклонила голову в знак согласия. Шольц вздохнул, но вышел из комнаты.
— Анна, — начал свою речь Кралик. — Я достаточно обеспеченный человек, у меня есть дом в Швейцарии, неплохой счет в надежном швейцарском банке. Я всю жизнь зарабатывал деньги, но никогда не считал их, поскольку для меня был интересен сам процесс. Но сейчас, в зрелом возрасте, я понял, что счастье вовсе не в деньгах и не в их количестве. Счастье — в человеке, который рядом. Я совсем не романтичный человек. Я жесткий человек, лишенный сантиментов. Но в жизни даже такого человека наступает момент, когда он хочет обрести наконец покой и счастье! Покой мне дадут накопленные мною средства, а счастье… Счастье — это вы, Анна! Решайтесь! Я заберу вас отсюда, как только закончится этот затянувшийся военный кошмар, и мы счастливо заживем в достатке. Ну, как?
Анна не ответила. Она лишь рассеянно улыбнулась, скользнула мимолетным взглядом по Кралику и стала смотреть в окно на зазеленевшие молодой растительностью горы.
Кралик приблизился и взял ее за руку. Его пальцы сжали ладонь Анны на мгновенье, но тут же ослабили хватку: ответного движения не последовало. Кралик безуспешно попытался поймать взгляд женщины, и горечь заполнила его доселе холодное сердце.
— Анна! — воскликнул он. — Зачем вам этот немец?! Американцы посадят его в лагерь военнопленных, и вы будете целыми днями торчать у ворот, выклянчивая свидание у безжалостного американского сержанта и пытаясь передать своему ненаглядному кусок хлеба и пару теплых носков! А когда его выпустят, он не сможет купить вам даже плитку шоколада на именины, потому что останется без работы — кто же возьмет на работу бывшего офицера СС?! Анна, подумайте!
— Иржи, все уже решено, — мягко ответила Анна. — Давно решено… И не нами… Уезжай один и строй свою жизнь, не вспоминая обо мне. Я всегда буду с Гюнтером и только с ним. Прощай!
Кралик ничего не ответил: кровь бросилась ему в голову, и он выбежал из комнаты.
Внизу, в трактире возле окна, выходящего на площадь, стояли Шольц, Потучек и Валчик. Потучек оглянулся на звук шагов Кралика и воскликнул:
— Вот так дела! Немцы повесили градоначальника!
