Назарета, знавший, что его ждет страшная смерть на кресте, и тем не менее он предпочел ее взамен трусливого бегства от проблем этого мира. Вышата помнил молитву этого парня в Гефсиманском саду. Он тогда был рядом, слышал каждое слово, и всё его естество желало вмешаться, помочь, не допустить предательства, плена, пыток, но... Чему суждено сбыться, то нельзя поправить, будь ты хоть трижды мудрец. Поэтому Вышата лишь вздохнул, стиснул зубы и... в который раз промолчал.
Переправу одолели быстро, с налета, с шутками, беззлобными подначками, как говорится, «на ура». Спустились вниз, в долину, с трех сторон окруженную горами, перевалив через хребет на южной строне. Внизу сразу стало жарко, ратники разделись по пояс, лошади фыркали, словно заправские банщики в парной, били себя по бокам хвостами, точно вениками, отгоняя назойливых оводов. Вскоре над лошадьми образовалось целое облако всякой насекомой, кровососущей живности, и это сильно замедлило продвижение вперед. Вышата, недолго думая, ткнул посохом в небо, и паразитов закрутило в темный, роистый смерч. Он поднялся ввысь и там распался. «Так-то лучше, – пробурчал кудесник, – еще не хватало страдать от разной Мариной мелюзги, будь она неладна».
К полудню вышли из долины, окончательно войдя в равнинное, зеленое море. Лошади на ходу рвали сочную траву, довольно ржали, показывая крупные, белые, как сахар-рафинад, зубы. Трава поднималась до того высокая, что кони раздвигали ее грудью, будто корабли, режущие волну. Сходство с морем добавлял ветерок, гуляющий низко над землей, колышащий травы, разносящий чарующие запахи полевых цветов. Равнину пересекли без привалов, решили не останавливаться и ускорили шаг, так как Лёше вдруг, во второй уже раз, резко стало хуже. Отряд одолел многие десятки верст единым переходом и в самый послеобеденный зной вошел под сень леса еще более необычного, чем тот, где началось их путешествие в Безвремeнье.
Деревья здесь были, словно живые: стояли плотной стеной, ствол к стволу, а узкие промежутки между ними заполняла молодая поросль и кустарники, по большей части совсем не безобидные, ощетинившиеся острейшими шипами. Пройти сквозь такую преграду оказалось невозможным. Ратники, не сговариваясь, достали оружие, решили прорубать тропу, но кудесник остановил их легким мановением руки.
– Недружелюбно встречаете вы нас, духи Темнолесья, – обратился к лесу Вышата, – разве не признали вы своих друзей? Что это за колючки навстречу чистым сердцам воинов Беловодья? Разве эти два полуживых гостя из нижнего мира Яви побеспокоили вас, о духи леса? Но я ручаюсь вам за них своим словом – они достойны того, чтобы пройти под вашими кронами, не осквернив ни вашей земли, ни вашей травы, ни ростка, ни единой ветви. Я должен спасти их, поэтому мы принесли их сюда, к Лечуньям, живущим в вашем лесу. Прошу вас дать нам дорогу, духи Темнолесья. Явите свое благоволение, не становитесь на пути искренних сердец и доброй воли! – Вышата в пояс поклонился лесу, и тот недовольно зашумел, словно заспорили друг с другом деревья, заговорили на разные голоса. Наконец два мощных ствола наклонились в противоположные стороны, кустарник расступился, и появилась узкая, едва в метр шириной, тропа. Вышата с облегчением вздохнул:
– Хвала богам, ведь время Родимира почти на исходе. Со сломанной спиной долго не проживешь и не было ранее случая, чтобы кого-то возвращали в умершее тело во второй раз, такое никому не под силу. Бросайте здесь всё лишнее и несите парня на руках, лошади по этой тропе не пройдут, раздерут себе все бока в кровь. Боригнев, ты у нас лучший бегун, мчись за Лечуньями, тащи их сюда, хоть силой, а станут ворчать, да упираться, скажи, что я им потом, всё, что хотят, чего ни попросят! Да беги же!
Лёша и впрямь сильно сдал, и произошло это буквально у всех на глазах: лицо его из белого сделалось серым, губы посинели, непослушное тело колотила дрожь, ток крови в организме сильно замедлился, и сердце стучало едва-едва.
– Я как плохой бегун на длинную дистанцию, – едва ворочая языком, вымолвил Лёша склонившемуся над ним Вышате, – упал перед самым финишем, не дотянул до ленточки, не оправдал надежд... Положите меня куда-нибудь под дерево и отвернитесь, я уйду тихо, по-английски. Я хочу к Марине. После той песни у костра про ангела я хочу к ней еще больше... Мы там встретимся, будем снова здоровыми, счастливыми... Отпустите меня, не держите, прошу вас.
Не успел Вышата ничего ответить, как Виктор его опередил, прикрикнул на своего бывшего пассажира, а ныне на того, кто стал ему больше, чем другом:
– Лёша, сынок, куда ты собрался?! Кого ты хочешь там встретить? Там нет ничего и никого, поверь мне, я это знаю. Я столько раз закрывал глаза молодым солдатикам, я сам был там и каждый раз возвращался оттуда. Там скучно. Темно, сыро. Там холодно, Лёша. Посмотри, здесь все новое, здесь новая жизнь начинается. Тебя для чего-то выбрали. Для чего-то важного... Чем чёрт не шутит, может, еще станешь президентом, будешь обхаживать гимнасток, то да сё, а! Ну? Парняга?! А ну отставить! Оставить, я сказал!
Алексей шел в ярких лучах теплого света, незримой лестницей поднимаясь в яркую, призывную высоту. Но вот это «отставить» бесцеремонно прервало его предсмертный, сладкой кровью запекшийся на губах сон и заставило прийти в себя, вернуться на узкую лесную тропу, где он оказался перед многими озабоченными лицами. Среди них особенно выделялось одно невероятное существо, внешний вид которого заставил Лёшу, даже несмотря на его плачевное состояние, буквально вытаращить глаза. У существа, ростом под три метра, было тело крепкой деревенской женщины лет сорока, рук было шесть, и три головы на длинных шеях поднимались над крепкими покатыми плечами. Что до лиц, то между собой они были совершенно ни в чем не схожи. Первая голова (ежели вести отсчет слева направо) была китайцем и звалась Зиу, средняя, тут и думать нечего – индусом, имя ее было Манг, на ней была надета бирюзовая чалма, украшенная крупным изумрудом, а третья вообще была морской свинкой и забавно шевелила носом, постоянно нюхая воздух. Звали свинку Просперо.
– Ну кто ж так раненых-то переносит, – укоризненным голосом молвила морская свинка, – и после этого вы еще хотите, чтобы он у вас не помер. И помер бы, как миленький, между прочим, если бы вы вовремя не успели.
– Мы же все-таки успели, – примирительно произнес Вышата. – Вы бы лучше, Лечуньи милые мои, чем нас костерить, занялись бы парнем.
– Да уж, успели. Это в какой-то степени вас прощает, – с явным сарказмом заявил индус-Манг и обратился к Лёше: – Давай-ка, сынок, проглоти вот это.
В одной из шести рук (они так и мельтешили перед глазами, поэтому невозможно было даже с уверенностью сказать, в правой или в левой) появилась некрашеная деревянная ложка, в другой глиняная бутылочка. Лечуньи потрясли этой бутылочкой над ложкой, и медленно вытекло оттуда нечто, очень ленивое и тягучее, неопределенного цвета. Когда ложка наполнилась, то рука с ложкой приблизилась к губам Лёши, а еще одна, свободная рука, ловко открыла ему рот. Лёша ощутил на языке вкус клубничного варенья, своего любимого с детства лакомства, вспомнил, как отец, поедая на кухне свежие пенки, бывало, говаривал маме, стоящей у плиты: «За ваше варенье, сударыня, Родина продается на щелчок» и звонко щелкал пальцами на испанский манер.
– Глотай, глотай, ам-ам, – торопливо затараторил китаец Зиу, – быстро-быстро. Ну? Что чувствуешь?
Говорил он с тем смешным и милым кантонийским прононсом, что и положен каждому выходу из Поднебесной. Вообще, из всей этой трехглавой компании Зиу был, похоже, самым подвижным и темпераментным.
Лёша проглотил снадобье, и в первый момент всё внутри у него оцепенело. Длилось это состояние чуть больше секунды: дыхание прервалось, сердце замерло, словно решаясь на что-то, но тут же и зачастило, расправились легкие, зашумела, забурлила в жилах кровь, Лёша почувствовал, как ноги и руки его потеплели, от озноба не осталось и следа. Он всё еще не мог повелевать своим телом, но чувствовал его, ощущал ток жизни, ее восхитительный, восторженный жар.
– О, как же мне хорошо! – не просто сказал, а ликующе воскликнул Алексей. – Что это? Какой-то растительный наркотик?
На лицах Лечуний появилось недоумение, сменившееся обидой.
– Какой еще наркотик? Нет, это возмутительно! Обвинять честных Лечуний в том, что мы используем кощные чернобожьи яды! Ты кого к нам притащил, Вышата? Этот парень – он вообще кто, хиппи? – разом затараторили все три головы. Вообще Лечуньи были существом нервным, вспыльчивым и интеллигентным, как и подобает всякому настоящему доктору, пришедшему в медицину не ради «стрижки» пациентов, а ради
