— Ладно! — быстро согласился Хал, испугавшись, что они могут обидеться. — Я зайду, если, разумеется, у вас хватит на всех.
— Конечно, хватит: у нас много наварено, — сказал Джерри. — Правда, Роза?
— Правда, правда! — заверила его жена.
— В таком случае я зайду, — сказал Хал. — А ты, бутуз, любишь макароны?
—
Хал внимательно оглядел все в доме этого «даго»[6]. Дом напоминал свою хорошенькую хозяйку: на окнах висели кружевные занавески, еще более ослепительной белизны, чем у Рэфферти. На полу лежал коврик невероятно ярких тонов, а на стенах красовались пестрые картинки; одна из них изображала Везувий, другая — генерала Гарибальди. В комнате стоял стеклянный шкафчик со множеством сокровищ — обломком коралла, огромной раковиной, зубом акулы, индейской стрелой и чучелом птицы под стеклянным колпаком. Раньше Хал не считал, что такие вещи способны возбуждать чье-либо воображение, но ведь все это было до того, как он стал проводить пять шестых своего времени — за вычетом часов сна — под землей!
На столе был настоящий итальянский ужин: итальянские макароны, как огонь горячие и под томатным соусом на крепком мясном бульоне. Хал ел и облизывался, широко улыбаясь Джерри Маленькому; тот тоже облизывался и в свою очередь улыбался гостю. Все это было так непохоже на еду из свиного корыта у Ремницкого, что Халу показалось, будто он никогда еще в жизни так чудно не ужинал. А мистер и миссис Минетти были на седьмом небе от радости, что у них такое чудесное чадо, знающее все английские ругательства, как самый заправский американец.
Поужинав, Хал откинулся на спинку стула и воскликнул, как тогда у Рэфферти:
— Господи, как хорошо было бы жить у вас!
Он заметил, что хозяин с женой переглянулись.
— Что ж, — сказал Джерри, — переходите к нам. Я возьму вас на пансион. Ладно, Роза?
— Конечно! — подтвердила она.
Хал с удивлением посмотрел на обоих.
— Вы думаете, вам позволят?
— А кто мне может запретить?
— Не знаю… А вдруг Ремницкий? Еще начнутся неприятности!
Джерри усмехнулся:
— Не страшно. У меня здесь друзья. Кармино — мой двоюродный брат. Вы знаете Кармино?
— Нет, — ответил Хал.
— Он старшим мастером на шахте номер один. Я у него всегда найду защиту. А Ремницкого к черту пошлю. Переходите к нам. Я поставлю вам койку в той комнате. И харчи будут хорошие. Сколько вы платите у Ремницкого?
— Двадцать семь долларов в месяц.
— Вот и прекрасно, платите и мне двадцать семь, и вам здесь будет хорошо. У нас в поселке не всегда все достанешь, но Роза хорошая стряпуха. Она все будет делать.
Новый друг Хала — любимец начальства — служил запальщиком. Его обязанностью было обходить по ночам шахту и взрывать заряды, заложенные накануне шахтерами. Работа эта, сопряженная с большой опасностью, была по плечу только опытному человеку, но зато хорошо оплачивалась. Вот почему Джерри преуспевал в жизни и даже не боялся выражать свое мнение — в известных, конечно, пределах. Он даже не задумался о том, что Хал может оказаться шпионом Компании, и поразил гостя бунтарскими речами о разного рода жульничествах и поборах, процветавших в Северной Долине и на других шахтах, где Джерри Минетти работал с того времени, как мальчиком приехал в Америку. Хал узнал, что Джерри социалист. Он даже выписывал итальянскую социалистическую газету, и служащий на почте шутливо подразнивал его, зная, что это за газета. Но самым замечательным оказалось то, что миссис Минетти тоже была социалисткой, — обстоятельство весьма важное для рабочего, как говорил Джерри, ибо это значило, что церковь утратила над ней свою власть.
18
Хал, не откладывая, перебрался на новую квартиру, предоставив Ремницкому право получить за полный месяц из его заработной платы. Но он готов был понести этот убыток, лишь бы есть и спать в чистоте. Он посмеялся, когда узнал, что, поселившись у Минетти, уронил себя в глазах своих ирландских друзей. Оказалось, что в Северной Долине действовала самая жесткая шкала национальных разграничений. Американцы, англичане и шотландцы презирали ирландцев и валлийцев. Ирландцы и валлийцы презирали французов и «даго». «Даго» и французы смотрели сверху вниз на поляков и венгров; а те в свою очередь ни во что не ставили греков, болгар и «черных горцев»; дальше следовало по нисходящей два десятка разных национальностей Восточной Европы — литовцы, словаки, кроаты, армяне, румыны, русины, а в самом низу этой лестницы находились мексиканцы, негры и, наконец, «япошки», занимавшие последнее место.
Хал сделал это открытие, когда отправился снова навестить семейство Рэфферти и встретил у них Мэри Берк. При виде Хала в ее глазах зажегся лукавый огонек.
— Здравствуйте, мистер Минетти! — приветствовала она его.
— Здравствуйте, мисс Розетти, — парировал он.
— Ну, как, полюбили макароны?
— А вы что, их не любите?
— Я уж вам как-то раз говорила, — рассмеялась девушка, — что я довольствуюсь моей любимой картошкой.
— А вы помните, что я вам ответил?
Оказалось, что она помнит. Щеки девушки заалели, как розы, которые Хал тогда назвал ее пищей.
Сбежались дети Рэфферти, уже успевшие привыкнуть к Халу, и затянули песенку-дразнилку: «Мистер Минетти любит спагетти». Хал сообразил, в чем дело, и у него появилось искушение отомстить: он напомнит им, как он просился в столовники к ирландцам, но был отвергнут. Однако он побоялся, что старик Рэфферти не оценит этой шутки, и сделал вид, будто всегда считал Рэфферти итальянцами. С нарочитой серьезностью он обратился к главе семьи, произнеся его фамилию с ударением на втором слоге — «синьор Рэфферти». Это так понравилось старику, что он целый час потом смеялся. Живой и веселый юноша нравился ему все больше и больше. Старик даже отбросил свою подозрительность и, когда малыши ушли спать, разговорился довольно откровенно о своей шахтерской жизни.
Перед Рэфферти некогда открывалась карьера. На шахте в Сен-Джозе его даже назначили весовщиком, но он отказался от этой должности, решив, что его религия запрещает ему выполнять приказы начальства. Речь шла о наглом обычае записывать шахтерам не больше определенной цифры, независимо от того, сколько бы они ни выдали на-гора. Рэфферти предпочел скорее отказаться от должности, чем брать грех на душу. А так как все понимали, почему он не хочет быть весовщиком, то одно его присутствие поддерживало недовольство шахтеров, и ему пришлось совсем покинуть эту шахту.
— Значит, по-вашему, честных хозяев не бывает? — спросил Хал.
— Может, и бывает, — ответил старик, — но для них быть честными не так просто, как вам кажется. У них ведь конкуренция; значит, если одни владельцы обвешивают рабочих, то и другим приходится поступать точно так же. Ведь это — способ снижать втихомолку заработную плату. Прибылью-то своей никто не хочет поступиться!
В эту минуту Хал подумал о старом Питере Харригане — главном заправиле «Всеобщей Топливной компании», который однажды заявил: «Я первый борец за дивиденды!»
— Вся беда шахтеров в том, — продолжал Рэфферти, — что некому поднять за них голос. Шахтер одинок…
Во время этой беседы Хал не раз поглядывал на Красную Мэри и заметил, что она сидит, положив руки на стол, устало ссутулившись, — видно, пришлось сегодня тяжело поработать! Но внезапно она
