— Потому что я не могу соперничать с вами в болтливости. Я уже раньше встречал вашу породу — агитаторов. Все вы на одно лицо: думаете, что мир управляется болтовней. Но это не так.
Хал уже давно понял, что словесная дуэль с начальником охраны ни к чему не приведет. Он всячески добивался своей цели: спорил, угрожал, немножко шантажировал и даже спел Коттону песенку! И все-таки тот собирается вышвырнуть его отсюда — никакие уговоры не помогут.
Хал поддерживал спор, чтобы скоротать время в ожидании машины, а также потому, что после пережитых унижений ему надо было дать выход своей злости. Но тут он внезапно прекратил спор. В мозгу завертелась фраза, брошенная Коттоном: «Вы думаете, что мир управляется болтовней». Эту фразу постоянно повторял брат Хала. Кроме того, начальник охраны сказал: «Ваша порода агитаторов». Уже несколько лет брат, чтобы уколоть его, твердил: «В конце концов ты превратишься в одного из этих агитаторов», а Хал с мальчишеским упрямством отвечал: «Ну и пусть!» А сейчас, здесь, какой-то охранник, совершенно чужой человек, отнюдь не в форме родственного замечания, а совершенно всерьез, даже не подумав извиниться, назвал его агитатором! Он почти повторил слова брата: «Вот этим вы, агитаторы, меня и бесите — приезжаете мутить народ».
Вот кем оказался Хал для «Всеобщей Топливной компании»! Он пришел сюда, собираясь быть только зрителем, глядеть с палубы парохода на бушующий океан социальных бедствий. И ведь так тщательно, с такой осторожностью обдумывал каждый свой шаг! И хотел-то всего-навсего стать контролером у весов — ничего больше! Он предупреждал Тома Олсена, что не собирается бороться за профсоюз. Он никогда не доверял профсоюзным агитаторам, да и любым агитаторам вообще — ведь это безответственные слепцы, возбуждающие, где бы ни появлялись, опаснейшие страсти! Правда, Хал научился ценить Тома Олсена, но это лишь частично рассеяло его предубеждение: ведь Олсен только один такой, и кто знает, каковы остальные?
Однако здесь не помогло его сочувствие предпринимателям, как не помогли заверения в том, что он принадлежит к высшему классу общества. Несмотря на его светские манеры, начальник охраны сказал: «Ваша порода агитаторов!» Из чего Коттон это заключил? Неужели он, Хал Уорнер, приобрел сходство с этими безответственными слепцами? Пора ему, значит, критически посмотреть на себя!
Неужели два месяца черной работы в недрах земли так сильно изменили его? Подобное предположение не могло не огорчить человека, который всегда считался любимцем дам. Он, человек, «поцеловавший камень в Бларни»[15], обвиняется в том, что его речь стала теперь похожей на речь агитатора! Начальник охраны назвал его болтуном. Конечно, он много говорит; но чего можно ожидать от человека, которого день и две ночи продержали в одиночке, предоставив возможность сколько угодно размышлять о своих обидах. Не это ли способ, формирующий настоящих агитаторов, — запереть человека в тюрьму, где он неспособен думать ни о чем, кроме своих обид?
Хал вспомнил свои тюремные мысли. В злобном ожесточении он был тогда не прочь, чтобы профсоюзы управляли Северной Долиной! Но ведь это влияние минуты; вроде того, что толкало его отвечать брату: «Ну и пусть!» Все это — плод тюремной психологии, часть летней практики по курсу социологии! Теперь он отказался от таких мыслей. Но, очевидно, все это отложило на нем более глубокий отпечаток, чем он думает, и даже изменило его внешний вид! Сделало его похожим на агитатора! Сделало его «слепым» и «безответственным»!
Да, конечно! Ведь невежество, грязь и болезни, мошенничество, гнет и уничтожение людей — физическое и психическое — все это отсутствует на угольных шахтах Америки, это лишь «галлюцинация безответственных людей»! Брат Хала и начальник охраны утверждают, что ничего этого нет! Весь мир утверждает, что ничего этого нет! Так неужели и брат, и начальник охраны, и все люди на свете — слепцы? Если начать рассказывать им про здешние условия жизни, они пожмут плечами и назовут тебя «мечтателем», «безумцем»; заявят, что у тебя «не все дома»; а то еще рассердятся, выругают тебя и скажут: «Ваша порода агитаторов»!
24
Начальник охраны Северной Долины был возбужден до такой степени, что не мог усидеть на месте. Сразу вспомнились все тревоги его беспокойной карьеры. Он начал расхаживать по комнате и изливать свою душу, не заботясь даже о том, слушает ли его Хал.
— Кругом все кишит этими паршивыми эмигрантами! Какой с ними может быть культурный разговор? Вечно норовят улизнуть от работы — навалят пустую породу в вагонетку, а потом жалуются, что другой кто-то виноват! Нахлестаться в кабаке до бесчувствия — вот что для них самое главное! Они и работают нечестно и борются нечестно: из-за угла, ножом в спину. А вы, агитаторы, — вы их так жалеете! Объясните, какого дьявола приезжать к нам в страну, если им здесь не нравится?
Эта постановка вопроса была уже знакома Халу. Но сейчас волей-неволей надо торчать тут в ожидании машины, — и раз уж он стал агитатором, он будет баламутить сколько возможно.
— Причина достаточно ясная, — сказал он. — Разве не правда, что «Всеобщая Топливная компания» содержит за границей вербовщиков, которые рассказывают людям чудеса про заработки, ожидающие их в Америке?
— А разве это не так? Ведь получают же они втрое больше, чем там у себя!
— Да, но что пользы? Есть другое обстоятельство, о котором «ВТК» умалчивает: стоимость жизни здесь пропорционально гораздо выше, чем заработная плата! Потом еще людям внушают мысль, что Америка — страна свободы. Они приезжают сюда в надежде на лучшую жизнь для себя и для своих детей. Но здесь их встречает начальник охраны, который так плохо знает географию, что ему кажется, будто Скалистые Горы не в Америке, а в царской России!
— Эти все разговорчики мне знакомы! — воскликнул начальник охраны. — Меня тоже учили махать американским флагом, когда я был ребенком. Но поймите: уголь нужно вырубать из земли, а это труднее, чем пустить фейерверк в День независимости. Какие-то священники придумали закон, что по воскресеньям нельзя работать. Спрашивается: какой результат? Все так напиваются за эти тридцать шесть свободных часов, что в понедельник не могут работать.
— Но, Коттон, это же легко изменить! Пусть Компания откажется сдавать помещения под кабаки!
— Полноте! Будто мы этого не пробовали? Тогда они уходят в Педро за водкой и приносят сюда, сколько могут дотащить — и в брюхе и в бутылках. Если мы и это запретим, то наши рабочие уйдут на другие шахты, где им не мешают тратить деньги, как их душе угодно. Нет, молодой человек, с таким скотом приходится быть погонщиком! И для этого нужна сильная, властная рука такого человека, как Питер Харриган. Чтобы добывать уголь, чтобы развивать промышленность, чтобы был прогресс…
— Как поется в нашей песенке! — засмеялся Хал, перебивая сентенцию Джеффа Коттона:
— Да, — проворчал начальник охраны, — вы, молодые умники, только и умеете сочинять стишки, пока вы катаетесь как сыр в масле на стариковы подачка. Но это не решает спора. Кто способен заменить его? Вы — студентики или, может, эти политиканы-демократы, которые лезут сюда с дурацкими разговорами о свободе и придумывают законы о труде для вшивых эмигрантов?
— Теперь я начинаю понимать! — сказал Хал. — Вы ненавидите наших законодателей, не верите в искренность их побуждений и поэтому отказываетесь выполнять законы. Почему вы мне сразу не сказали,
