что вы анархист?
— Кто анархист? — вскричал начальник охраны. —
— Именно это и называется анархизмом, разве нет?
— Господи! Это переходит всякие границы! Вы являетесь сюда возбуждать рабочих, от имени профсоюза или еще кого, не знаю… Но вам известно, что, как только эти люди получат свободу, первой их мыслью будет взорвать шахты и сжечь здесь все до основания.
— Да неужели? — Голос Хала прозвучал удивленно.
— Разве вы не читали, что они наделали во время последней большой стачки? Этот размазня, ваш старый проповедник Джон Эдстром, мог бы вам рассказать! Он был среди зачинщиков.
— Нет, — сказал Хал, — вы не правы. У Эдстрома особая философия. Но другие, конечно, жгли. В этом я не сомневаюсь. Побывав здесь, я стал хорошо их понимать. Когда они поджигают здания, они думают: авось там внутри вы и Алек Стоун!
Начальник охраны не улыбнулся.
— Они стремятся уничтожать имущество, — продолжал Хал, — потому что ничего лучшего не могут придумать, чтобы наказать собственников за их тиранство и жадность. Но подумайте, Коттон, что произошло бы, если бы кто-нибудь внушил им новую мысль, сказал им: «Не уничтожайте собственность, лучше отберите все».
Начальник охраны уставился на Хала:
— Отобрать! Так вот какие у вас моральные принципы!
— Почестнее, чем были у Харригана, когда он начинал свою карьеру!
— О чем это вы говорите? — с показным возмущением спросил начальник охраны. — Он все покупал по рыночной цене.
— По рыночной цене он покупал только политических деятелей. Я знаю одну женщину в Уэстерн- Сити, состоявшую инспектором отдела школ в те годы, когда Харриган скупал у штата школьные земли, где уже был обнаружен уголь, что, кстати, было всем известно. Она мне рассказывала, что Харриган платил по три доллара за акр, хотя все знали, что настоящая цена не три доллара, а три тысячи.
— Подумаешь! — сказал Коттон. — Не вы купите политиканов, так в одно прекрасное утро проснетесь и узнаете, что их уже купил кто-то другой. У кого есть собственность, тот должен ее охранять!
— Коттон, — сказал Хал, — вы продаете Харригану свой труд и время, но хоть немножко мозга вы вправе сохранить за собой! Достаточно посмотреть на вашу месячную заработную плату, чтобы понять, что вы тоже наемный раб, чуть лучше устроенный, чем шахтеры, которых вы презираете!
— Я мог бы получать больше, — усмехнулся Коттон, — но я все это прикинул: у меня жизнь легче, чем у вашего брата — агитаторов. Я — хозяин положения и надеюсь остаться им навсегда.
— Знаете, Коттон, если так смотреть на жизнь, то не удивительно, почему вы время от времени напиваетесь пьяным. Собачья грызня за кость — никакой веры ни во что, никакой человечности! Не думайте, что я издеваюсь, — я говорю от чистого сердца. Я не так мал и не так глуп, чтобы не знать, какая идет грызня за кость. Но есть же в человеке что-то, отличающее его от собаки, по крайней мере надежда на лучшее! Подумайте о несчастных людях, которые трудятся в поте лица под землей, рискуя каждую минуту жизнью, чтобы снабжать нас с вами углем, чтобы нам было тепло, чтобы «индустрии колеса» крутились без остановки!
25
Больше Хал не успел произнести ни звука. В словах его как будто не было ничего особенного, но, вспоминая впоследствии, чем они были прерваны, Хал поражался роковому совпадению. Ибо, пока он болтал, сидя в кабинете, несчастные люди в недрах земли пережили одну из тех трагедий, которые одновременно являются романтикой и ужасом шахтерского дела. Кто-то из подростков, работавших в шахте вопреки закону о детском труде, не сумел справиться со своим делом. Он был тормозным, и обязанность его заключалась в том, чтобы, подкладывая палки под колеса груженых вагонеток, удерживать их на месте. Но это был щуплый мальчишка, а палку свою он сунул под колеса вагонетки на полном ходу. Сильным ударом его отбросило к стене, а вагонетка покатилась вниз по уклону. Пять или шесть шахтеров с опозданием кинулись ее догонять. Развивая большую скорость, она описала на закруглении дугу и, сорвавшись с рельсов, врезалась в деревянное крепление. Стойки рухнули, поднимая вихрь угольной пыли, накопившейся здесь за многие десятилетня. При этом сорвался электропровод и, коснувшись вагонетки, дал искру.
Итак, болтая с начальником охраны, Хал не только услыхал, но и почувствовал оглушительный грохот. Казалось, что воздух в комнате обернулся живым существом, и от его мощного толчка Хал упал плашмя на пол. Вдавленные внутрь стекла рассыпались по всей комнате градом мельчайших осколков, а с потолка посыпалась штукатурка.
Не совсем соображая, что происходит. Хал приподнялся и увидел Коттона тоже на полу; оба недавних собеседника с ужасом посмотрели друг на друга. И не успели они подняться, как над ними раздался мощный треск, и половина потолка обрушилась вниз, обнажив торчащий кусок балки. Все кругом грохотало от обвалов, как будто наступил конец света.
С трудом поднявшись на ноги, Хал и Коттон бросились к двери и распахнули ее как раз в тот момент, когда перед ними на тротуар рухнула еще одна балка. Они отпрянули назад.
— В погреб! — крикнул начальник охраны, устремляюсь к черному ходу.
Но как раз в это время грохот прекратился.
— Что случилось? — едва выговорил Хал.
— Взрыв в шахте, — пояснил Коттон, и через несколько секунд оба снова подбежали к двери.
Первое, что они увидели, был огромным столб пыли и дыма, вздымавшийся к небесам. Он ширился на глазах, пока не обволок всю окрестность кромешной тьмой. Но на землю еще сыпался град всевозможных обломков. Озираясь по сторонам, Хал и Коттон силились припомнить, как все здесь выглядело перед взрывом, и, наконец, сообразили, что надшахтное здание № 1 исчезло с лица земли.
— Все снесено взрывом! Боже! — воскликнул начальник охраны.
Они выбежали на улицу и, посмотрев наверх, увидели, что от взрыва проломилась крыша у них над головой и торчат бревна.
Обломки перестали падать, но еще кружились тучи пыли, которые густым черным слоем покрыли Коттона и Хала так, что те уже не могли в темноте разобрать дорогу. А с темнотой на землю сошла тишина, которая после взрыва и грохота обвалов показалась могильной.
Еще несколько шагов, и Хал оцепенел от изумления. Он увидел поток взрослых рабочих и подростков, хлынувший из дробилки. А из каждой улицы несся встречный поток женщин — старых и молодых, бросивших кастрюли на плите и младенцев в люльках, обезумевших женщин, за юбки которых с плачем цеплялись дети. Они сбегались огромным роем к стволу шахты, похожему сейчас на дымящийся вулкан.
Появился Картрайт, управляющий. Он бежал к вентиляционному стволу. Коттон бросился за ним вдогонку, а за Коттоном — Хал. Вентиляционная установка представляла собой груду развалин. Гигантский вентилятор был отброшен на сотню футов, все его лопасти изуродованы. Хал слишком мало понимал в шахтерском деле, чтобы осознать все значение гибели вентилятора. Но он заметил, что управляющий в ужасе переглянулся с начальником охраны, и тот воскликнул:
— Все погибло!
Управляющий не сказал ни слова, но его тонкие губы были плотно сжаты, а глаза выражали страх. Потом он и Джефф Коттон устремились к дымящейся шахте, а за ними Хал. Здесь собралось сто, нет — двести женщин, которые все зараз что-то спрашивали. Они окружали начальника охраны, управляющего и других начальников, и даже Хала, и все разом истерически кричали по-польски, по-чешски и по-гречески. Когда Хал знаками показывал, что не понимает, они начинали вопить и стонать. Некоторые застыли на месте, не отрывая взгляда от шахты. Другие закрывали глаза, чтобы не видеть этого зрелища, падали на колени, рыдали и молились, поднимая руки к небу.
Постепенно Хал начинал понимать весь ужас катастрофы. Главное было не в грохоте, не в дыме, не во внезапно спустившейся тьме и даже не в этих обезумевших, рыдающих женщинах; главное было не в
