Захарова. Впервые сын Бэдда появился у него в роли совестливого воришки, — он и потом время от времени посещал его, все тот же странствующий идеалист и бродячий философ, словно перенесенный сюда из иного мира и игравший в игру жизни по нелепым правилам собственного изобретения.
— Вы, может быть, читали о сожжении арабами Александрийской библиотеки? — вопросил старый коммерсант.
Когда гость ответил утвердительно, Захаров добавил: — Ну, так сейчас вы присутствуете при событии не меньшей важности.
— Насколько мне известно, историки до сих пор жалеют об этой утрате, сэр Базиль.
— Об этом пожаре будут жалеть только шантажисты. Я спасаю в огне доброе имя большинства известных людей моего времени.
— Я слышал, что вы в молодости были пожарным, — решился пошутить молодой человек.
— Тогда я тушил пожары; теперь сам зажег, — это очистительный огонь, огонь надежды и спасения для моих врагов, так же как и для моих друзей. Несколько тонн динамита не могли бы произвести такого разрушения, как то, что написано в одной из этих тетрадок. — Захаров перевел бледно-голубые глаза с Ланни на металлические ящики, его белая эспаньолка затряслась от смеха, и он поднял кверху тетрадку в потертом переплете из красного сафьяна. Видимо, весь ящик был наполнен такими же тетрадками. — Это мои дневники: история мирового бизнеса и дипломатии больше чем за пятьдесят лет. Вы, может быть, слышали о том, что эти бумаги были у меня однажды выкрадены?
— Я что-то читал об этом в газетах.
— Мерзавец-лакей удрал с ними. К счастью, полиция разыскала их, и, насколько я могу судить, ничего не пропало. Но это заставило меня призадуматься над будущим европейской цивилизации и над тем, стоит ли она того, чтобы ее спасать. Как вы полагаете?
Ланни никогда толком не мог разобрать, разыгрывает его эта старая лисица или нет. Он ответил: — Все зависит от того, чем вы можете ее заменить.
— Вот именно; но, к сожалению, у меня ничего лучшего нет. Может быть, когда-нибудь вернется ледниковый период. Европу покроет гигантский ледник и сотрет в прах наши города, или, может быть, к тому времени это уже будет сделано бомбами.
Ланни не ответил. Он знал, что еще до мировой войны воображение старика было одержимо картинами грядущих разрушений, причиняемых тем самым оружием, которое он делал большую часть своей жизни.
— Многие считают меня недобрым, Ланни; но вы можете рассказать им, как я озабочен их судьбой. Ни одному человеку на свете не доверил бы я этого дела; я выполняю его своими собственными руками и ценою довольно значительных неудобств, как видите. А теперь, по крайней мере, тысячи известнейших людей будут спать спокойнее, узнав о том, что я сделал.
— Вы собираетесь известить их, сэр Базиль? — Ланни пришло в голову, что это замечательная история— прямо для Рика; однако пожарный, ставший истопником, только усмехнулся, взял еще несколько переплетенных в сафьян тетрадей и сунул их в огонь, притом с такой ловкостью, что они все стали на ребро и ни одна не легла на другую, так что огонь мог легче пожрать их.
Кремация продолжалась. Пламя буйно взмывало кверху, и в большой гостиной становилось все жарче, Ланни смотрел, как желтые языки ползли и охватывали одну груду бумаги за другой, и ему было жаль, ибо он знал, что мир теряет сейчас не одну занимательную историю, а он сам — возможность многое в нем понять. Какие тайны об оружейной компании Бэдд и ее представителях в Европе были скрыты в этих тетрадях? Что там написано о компании Нью-Инглэнд-Арейбиен-Ойл?
Последний обрывок бумаги полетел в камин, и пламя, ревя в трубе, поднялось столбом. Ланни уже готов был признать, что этот рожденный в Турции грек способен выдержать больший жар, чем рожденный в Швейцарии американец, как вдруг раздался громкий стук у парадной двери, и в гостиную вбежал камердинер.
— Люди говорят, что в трубе горит!
— Вот как, — невозмутимо ответил сэр Базиль. — Ну и пусть горит. Происходит торжественная кремация.
— Но ведь и дом может загореться.
— Огонь этот важнее дома.
Старый слуга стоял посреди комнаты, беспомощно и изумленно глядя на хозяина:
— Вы не хотите, чтобы я вызвал пожарную команду?
— Ни в коем случае; по крайней мере, пока не сгорят бумаги. Пойди запри дверь и никого не впускай.
Оружейный король не двинулся с места. Или он играл перед своим гостем некую, взятую на себя роль, или рассчитывал, что на улице какой-нибудь хлопотун сам поднимет тревогу? Видимо, его расчет был верен: через несколько минут раздался шум подъехавших пожарных машин. Старик поднялся с помощью камердинера, ворча себе под нос, что вот у него кости болят, а тут вставай. Из приличия он надел рубашку и приказал слуге пойти и отпереть пожарным дверь — ведь они народ настойчивый. Затем стал помешивать огонь, чтобы убедиться, насколько бумаги прогорели, и ускорить процесс испепеления. Когда вбежали пожарные, они невольно остановились перед этим почтенным старцем и в смущении слушали, как хозяин дома объяснял им, что он делает и отчего не хочет, чтобы его пожар тушили. Все же в современном городе человек не может дать сгореть своему дому, даже если бы он и хотел этого. Он может одно — затеять спор и выиграть несколько минут, во время которых огонь будет продолжать свое дело. Сэр Базиль, ссылаясь на опыт, приобретенный им в юности, утверждал, что если в трубе загорелась накопившаяся там сажа, только она и выгорит; однако начальник парижской пожарной охраны, на основании более позднего опыта, настаивал на том, что в трубе могут быть трещины, и поэтому, если она слишком раскалится, вспыхнут балки и стропила. Ланни с улыбкой слушал этот странный спор.
Великий человек назвал себя, и кто бы воспротивился его желанию? Начальник охраны, наконец, согласился не трогать огонь в камине и только с крыши огнетушителями гасить пожар в трубе. Пожарных проводили наверх; и тотчас в камин полились сверху жидкие струи, разбрызгивая сажу на чудесный дорогой ковер. А удалившийся от дел европейский король вооружений стоял с кочергой в руках перед камином и пытался поддержать священный огонь. Он сказал: — Когда я был в команде этих ловких константинопольских пожарных, если кто-нибудь желал сжечь свой дом, это всегда можно было устроить.
Ланни очень хотелось добавить: за небольшое вознаграждение? Но он решил предоставить кавалеру и командору шутить одному на столь деликатные темы.
Так Ланни и не удалось узнать ничего нового относительно компании Нью-Инглэнд-Арейбиен-Ойл. Вместо этого он решил совершить прогулку и дошел до знаменитого кафе «Ротонда», где встретил одного английского журналиста, рослого, красивого человека, с белокурыми волосами и бородой, бросавшегося в глаза на всех конференциях — от Сан-Ремо до Локарно. Они обменялись впечатлениями и оказалось, что они смотрят совершенно одинаково на создавшееся в Европе положение. Еще два-три года и Германия не пожелает платить репарации. Сейчас там подрастает новое поколение, которое считает, что не оно повинно в войне. Союзники, несмотря на невероятные усилия, в сущности, выиграли очень мало; недаром о них говорят в насмешку, что мужчины сражались за открытые моря, а женщины завоевали себе открытые коленки.
Они заговорили о парижских публичных балах, которые становились с каждым годом все неприличнее; о выступавшей на сцене негритянке из Америки, вызвавшей бешеную шумиху. Когда-то Париж славился как родина изысканных салонных разговоров, теперь — это родина непристойных танцев. Сейчас наступила «эра коктейлей», — заказываешь напитки с самыми фантастическими названиями: Quetsche de la Forêt Noire, Arquebuse des Frères Maristes. Люди бросаются от одной сенсации к другой, и, в конце концов, кажется, что они действительно с ума спятили. Некто дал концерт на шестнадцати механических роялях при участии одного громкоговорителя и одного вентилятора. Публика встала и начала кричать, не то от восторга, не то от негодования. Таковы были пути славы; сюрреалисты ко всему этому прибавили свою путаницу, а теперь появились эти дадаисты — нечто еще более сумасшедшее. Один
