художник мистифицировал салон Независимых: он привязал кисть к хвосту осла, и осел хвостом написал картину; ее назвали «Закат на Адриатическом море» и выставили. Когда вся эта история открылась, над ней ужасно смеялись, но художники продолжали сумасшествовать.
Сейчас у людей слишком много шальных денег, — таков был диагноз англичанина; но что тут поделаешь? Ланни сказал, что деньги достаются не тем, кому следует, и приятель согласился; но опять- таки: что тут поделаешь? Ланни сказал:
— Не станут рабочие вечно терпеть такое положение вещей. — Тут разговор, конечно, перешел на Москву — всякий разговор об экономике кончается в наши дни разговором о красной столице. Мнения о ней самые противоречивые: одни говорят, что пятилетний план привел к огромным успехам, другие, что пятилетний план потерпел фиаско. Каждый верит в то, что ему нравится. Собеседник Ланни только что побывал в Германии — коммунисты там все еще очень сильны и, видимо, даже берут верх: республике трудно не считаться с ними. «Стальной шлем», эта воинствующая организация реакционеров, распевает новый «Гимн ненависти», ненависти к республике именно за то, что она мирволит коммунистам.
Ланни и Рик отправились в Лондон. Рик закончил свою книгу, и рукопись была уже у издателя. Он пошел узнать о ее судьбе и вернулся огорченный. Издатель, друг его отца, старался уговорить молодого журналиста смягчить свои «слишком левые» взгляды. Не следует наклеивать на себя ярлык — это большая ошибка. Социализм? Ну да, конечно, все мы теперь социалисты, более или менее; но защищать определенную партию — значит, ослаблять свое влияние, ограничивать себя кругом читателей, которые и без того уж правоверные, и убеждать их нечего. Требовать социализации основных отраслей промышленности — это, конечно, звучит громко. Но это оттолкнет людей, которые готовы согласиться на некоторые полезные реформы, — это значит играть в руку коммунистам, хотите вы того или нет. Разве не ясно, что капитализм достиг той степени стабилизации, когда блага просперити будут изливаться на все более широкие слои населения, — массовое производство будет расти и в Англии, как оно возросло в Америке, а его следствием будет массовое потребление.
Короче говоря, издатель не хотел брать книгу в ее теперешнем виде и сомневался, чтобы на это пошла какая-нибудь другая фирма. Если Рик не согласится на предложенные изменения, ему придется обратиться к какой-нибудь сугубо социалистической группе и испортить свою карьеру, так как его раз и навсегда причислят к писателям этого толка. Рик сказал Ланни: — Когда я указал на то, что у нас полтора миллиона безработных, он ответил мне: «Не следует терять веры в Англию».
Ланни с матерью и отчимом жили у Марджи. Если вы думаете, что мистер Дингл был неподходящей фигурой для такого квартала, как Мейфер, то лишь оттого, что вам неведомо общение с богом, который везде один и тот же, и в мраморных залах, и в хижине дровосека. Бьюти уже сводила мужа «портному и придала ему необходимую представительность; теперь это был вполне корректный пожилой херувим, который обращался к слугам с тем же благоволением, с каким он обращался к своей жене, а если что- нибудь смущало его, он уединялся у себя в комнате, и там небесный отец успокаивал его мелодичными словами: «Я знаю скорбь твою, слуга мой верный!»
Когда Бьюти отправлялась на пикники и на рауты, Парсифаль Дингл бродил по улицам закопченного старого города и на свой лад искал то, что ему было нужно. В одном из бедных кварталов он натолкнулся на часовню каких-то «квиетистов», и там он убедился, что бог проявляет себя в Англии почти так же, как в Айове. В Лондоне существовали всевозможные духовные культы; здесь можно было покупать последние издания американской «Новой мысли», здесь попадались самые разнообразные религиозные целители. Мистер Дингл стал приносить домой соответствующую литературу и посещать собрания; он просил небесные силы уговорить его жену сопровождать его, что они и сделали. Он повел ее в церковь «Христианской науки» и в Сведенборгианскую церковь; а затем, к своему великому удивлению, он обнаружил, что правоверная англиканская церковь тоже делает робкие попытки врачевать с помощью молитвы. — Да мы здесь в самом почтенном обществе! — восклицал новый муж Бьюти Бэдд.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Имущему дастся
Если Париж называют городом женщин, то Лондон— это город мужчин; шика здесь нет, и дома не мешало бы почистить. С вами не возятся, но предоставляют вам делать все, что вам хочется; город благовоспитан, даже строг, и если вы желаете чего-нибудь неприличного, то вы должны сами знать, где это можно найти. В этом городе высоконравственных мужчин художественным критикам не платят за то, чтобы они оповещали публику, какие вещи вы продаете; все устраивается очень почтенно, вы только оплачиваете большое, но корректное объявление в газетах. Увидев такое объявление, критики уже поймут, что картины Детаза достойны внимания.
Золтан чувствовал себя здесь, как дома. Он знал рецензентов, редакторов, посредников и, что самое главное, покупателей. Он знал, кому сообщить интересные фактические данные о Детазе, чтобы они стали достоянием гласности; он знал, на кого произведут впечатление цены, заплаченные за картины художника у Кристи, и на кого — тот факт, что одна из них висит в Люксембургском музее. Бьюти беззастенчиво нажимала все пружины, ей помогала Марджи, а также Софи, которая приехала с новым мужем на лондонский сезон. Было снято элегантное помещение для выставки. Джерри Пендлтон наблюдал за упаковкой картин в Бьенвеню и самолично правил грузовиком, который доставил их в Лондон. Сезон туризма на Ривьере кончился, и его жена могла одна справиться с пансионом.
Из Нью-Йорка приехали Ганси и Бесс, они рассказывали о последнем концертном турне, о том, какой успех имел Ганси, между прочим, и в Ньюкасле, и как их приняла Эстер Бэдд. Гений заставил забыть еврея; Ганси — это лев, его рычание потрясло весь город, и мамочка вся расплывалась в улыбке, глядя на счастье своей дочери, Бесс всерьез учится игре на рояле, и Ганси уверял, что еще год-другой и она сможет быть его аккомпаниатором. Родители Ганси проектировали новую прогулку на яхте — на этот раз в тесном семейном кругу, но почему бы не поехать и Ланни, а также Бьюти с мужем? Если в сентябре откроется выставка Детаза в Нью-Йорке — почему не отправиться туда северным путем, вдоль берегов Лабрадора и Новой Шотландии? Фредди женится, это будет для него свадебное путешествие. А может быть, Бесс прихватит какую-нибудь милую девушку, с которой Ланни будет играть дуэты, даже если он не соблаговолит ухаживать за ней? Ланни посоветовался с Бьюти и ответил, что они поедут с удовольствием, но девушку брать не надо, он будет играть с Бесс. Ганси тотчас же послал отцу радостную телеграмму.
Утром того дня, когда ожидалась яхта, Бьюти проснулась рано и, лежа в постели, стала просматривать газету; вдруг она вскрикнула, вскочила и, накинув халат, побежала в комнату сына — Ланни! Вставай! Посмотри-ка, Ирма Барнс в Лондоне!
Он взял «Дейли мейл». Там была напечатана целая статья, размазывавшая на десятки строк тот факт, что обладательница двадцати трех миллионов долларов неожиданно приехала с матерью в Лондон и остановилась в одной из самых шикарных гостиниц. Было помещено и фото Ирмы; она несколько похудела и казалась менее цветущей, чем в те дни, когда ее светскую жизнь регулировал молодой потомок пуритан. Репортер задал ей вопрос о герцоге д'Элида, она небрежно ответила: — О, это все газетные выдумки.
— Значит, вы не обручены с ним, мисс Барнс?
— Он очаровательный человек, и мы с ним наилучшие друзья, но и только. — Тем и кончилось интервью.
— Ланни, они поссорились! — воскликнула мать.
— по видимому, да.
— Ты должен ей сейчас же позвонить!
— Ты думаешь?
— О господи! — воскликнула мать. — Если ты не позвонишь, я позвоню сама.
— Мы ведь даже не знаем, где она остановилась.
Однако имелся всего какой-нибудь десяток отелей,
