— И в Ла-Рабиде ты со своими сообщниками решил действовать. Отсюда и пожар. — И Варгас добавил, словно вслух продолжая свою мысль: — Им понадобилось наше описание. И, тем не менее, они нас не арестовали. — Он оглядел присутствующих: — А если они всегда были здесь…
Мануэла была уверена, что монах обращается к ней. Она провела рукой по волосам и с ужасом обнаружила, что не может совладать с дрожью в пальцах.
Небо начало окрашиваться розовыми и сиреневыми тонами, постепенно надвигались сумерки.
— Скоро стемнеет, — устало заметил Эзра. — Ну, что мы решаем? Отдаем этого человека в руки Святой Германдады?
— И речи быть не может! — быстро и решительно отрезал Сарраг. Он подошел к слуге: — Уходи, Сулейман из племени Зегриев. Уезжай как можно дальше отсюда, и да пребудет с тобой Всевышний и да залечит Он твои раны.
Он сделал еще один шаг и вдруг неожиданно для всех опустился на колено и поднес к губам руку молодого человека.
— Молю тебя о милосердии к моему брату.
Слуга не ответил. Он стоял, гордо подняв голову, но в глазах его мерцали слезы и прощение.
ГЛАВА 24
Колеблются они меж лаской и убийством.
Войдя в часовню Святой Варвары, Мануэла в первый момент увидела лишь трех студентов, молящихся у подножия статуи святого Иакова. И только когда глаза ее привыкли к царившему здесь полумраку, она заметила коленопреклоненного Рафаэля Варгаса. Сгорбившись и закрыв лицо руками, монах всем своим существом выражал молчаливое отчаяние. Мануэла не захотела нарушать его одиночество, поэтому тоже опустилась на колени и принялась ждать.
С того самого дня, как она пошла с ним на процесс Колона, ей казалось, что она пребывает в каком-то бреду. Словно с того дня Рафаэль Варгас стал другим человеком.
Да что с ней такое? Как могло случиться, что ее сердце, до сего момента такое спокойное, вдруг превратилось в комок чувств? Что такого удивительного произошло, что буквально в считанные часы мир изменился до такой степени, что она его не узнавала? Казавшиеся ей прежде непоколебимыми понятия добра и зла, с раннего детства усвоенные правила и установки вдруг пошатнулись, и ей открылись иные ценности. Мануэла с трудом могла понять эти новые для нее эмоции и еще меньше понимала, куда они могут ее завлечь.
— Что вы тут делаете?
К ней подошел Варгас. На лице его читалось то самое отчаяние, которое она заметила, когда он молился.
— Я… — Она вдруг растеряла все слова. Закусив губу, Мануэла мысленно дала себе пинка.
Варгас лишь задумчиво покачал головой.
— Пойдемте отсюда, — предложил он.
Выйдя наружу, он опустился на ближайшую скамью.
— Вы хотите побыть один? — немедленно встревожилась Мануэла.
Покачав головой, он предложил ей сесть с ним рядом.
— А где Сарраг с Эзрой? — через некоторое время поинтересовался Рафаэль.
— Когда я с ними рассталась, они были в университетском саду. Но сейчас их там скорее всего уже нет. Они собирались в библиотеку…
— Чтобы выяснить, кто такой «изверг»… — Да.
На площадь вывалилась группа смеющихся и весело жестикулирующих студентов, юных и беззаботных. Миновав сидящую пару, они испарились за дверью, выходящей на одну из улочек.
— Я убил человека… — уронил Варгас.
— Это не было убийством. Вы спасали жизнь другому.
— Тогда как назвать деяние, оборвавшее чью-то жизнь?
— По-моему, вы неправильно ставите вопрос. Есть разница между самозащитой и сознательным стремлением уничтожить другого.
— И, тем не менее, я отнял у него жизнь.
— Допустим. Давайте представим, что было бы все по-другому. Если бы Сарраг погиб по вашей вине, то есть из-за вашего невмешательства, то разве не были бы вы так же виновны в его смерти?
— Я уже ничего не знаю… — И продолжил настолько тихо, что Мануэле показалось, будто она не слова его слышит, а угадывает мысли: — Господи… Боже… Почему? Почему так происходит? Слишком поздно… Эти перекрестки, на которых мы теряемся… Почему, Господи?
— Мы всего лишь жалкие существа из плоти и крови, смертные и несовершенные, фра Варгас. Мы не маленькие боги.
— И это говорите вы? Вы, которая всегда кажетесь выше всего этого?
Мануэла откинула голову, словно намереваясь рассмеяться.
— Вот уж действительно… Довольно занятное у вас обо мне представление. Да чем я отличаюсь от других? — Он словно не понял вопроса. — Да, чем я отличаюсь? Из большинства людей, которые нас окружают… — она запнулась, подбирая слова, — мало кому удается жить полной жизнью, быть такими, какие они есть. Мы все носим маску, но это лишь маска, а за ней скрывается часть нашей души. Только великие мудрецы, достигшие цельности, предстают без внешней защиты, без маски, не боясь выставлять на всеобщее обозрение свою суть. А остальные не смеют. Мы боимся всего и главным образом — других людей. Нам хочется раскрыть объятия, но мы ограничиваемся тем, что подаем милостыню. Нас уличают то в недостатке смелости, то в безрассудстве. Путь к себе очень долог, фра Варгас. Вам так не кажется?
— Лично мне кажется, что есть необратимые деяния. И то, что я совершил, — из их числа.
— Значит, вы лучше Петра? И что, по-вашему, ему следовало делать после того, как он трижды предал Учителя своего до того, как прокричал петух? Скрыться? Уйти в себя? До самой смерти посыпать себе голову пеплом?
— Вы не понимаете! Я убил человека!
— Но не нарочно же! А в рамках самообороны! — Сама того не замечая, она кричала громче Варгаса: — Откуда у вас эта потребность к постоянному самобичеванию? Желание спрятаться в раковину под предлогом, что препятствие кажется вам непреодолимым?
— Что вы такое говорите?
— Правду! В глубине души вы отлично понимаете, что, прикончив этого человека, вы вовсе не совершили хладнокровного убийства! Но все равно усиленно стараетесь убедить себя в обратном!
Она спохватилась, что ее несколько занесло в стремлении любой ценой вытащить его из унылого состояния, и он может воспринять ее поведение как жестокость.
— Простите… Я не хотела причинить вам боль. Я…
— Нет, не извиняйтесь. В ваших словах есть доля истины.
Из университетского сада доносились голоса студентов.
— Что вы хотите? — продолжил он. — Должно быть, мне не хватает смирения, и возможно, я больше не верю в счастье.
Мануэла слегка нахмурилась:
— Странно, что вы это сказали. Мне было лет пятнадцать или шестнадцать, когда я спросила у отца, что такое счастье. И знаете, что он мне ответил? «Нужно хранить в памяти наши мечты с таким же упорством, как моряк смотрит на звезды. А потом каждое мгновение жизни стараться делать все возможное для их осуществления. Потому что нет ничего хуже, чем сдаваться».
— Интересно, но неточно.
— Почему?
— Потому что бывают мгновения, когда отказ от чего-то является самым большим доказательством любви.
— Должно быть, вы поэтому вступили в орден? Сдались?
— Ошибаетесь, — не глядя на нее возразил он. — Я это сделал из любви к Богу, ведомый лишь верой в
