— Попробую, — почти прошептала потрясенная услышанным Ирина.
Увязая по колено в снегу — зима в 1986 году выдалась удивительно снежной, Ирина пересекает пустырь перед детской больницей, где лежит Денис. Ветер бросает в лицо пушистые комья снега. На Ирине легкое демисезонное пальто, так как компенсацию она получила лишь перед самой больницей, и зимним обзавестись не успела, на голове — та самая песцовая шапка, которую она летом забрала с некоторыми вещами из Припяти.
Ирина бросает снежок в одно из окон второго этажа больничного корпуса, занесенного сугробами и окруженного густо растущими соснами, раскидистые ветви которых аж потрескивают от тяжести снежного покрова. Денис машет ей из окна. Показавшаяся за ним медсестра, кивком здоровается с Ириной.
Через несколько минут Денис в спортивной шапочке и во взрослом теплом вельветовом халате, подпоясанном так, чтобы не волочился по полу, выбегает к маме и бросается к ней в объятия. Она кружит его. Шапка слетает с ее головы, обнажая коротко остриженные волосы.
— Ой, мамочка, — худенькой ручкой ерошит ее стрижку Денис. — Как волосики твои жалко!..
— Пустяки!.. Новые отрастут… Ну-ка, защищайся! — скомандовала Ирина, готовя снежок.
И они бросают друг в друга снежки, смеются. Вдруг Денис сильно закашлялся, но сквозь кашель спрашивает Ирину, радостно сверкая заслезившимися глазками:
— Мам, мы что, квартиру уже получили?!.
Она замирает. Грустно смотрит на сына, отрицательно качая головой.
Ирина сидит в затемненном шторами кабинете, приставив один глаз к оптическому отверстию громоздкого офтальмологического аппарата, с другой стороны которого сидит известный профессор-окулист, изучая ее глаз.
— Вот так... Сюда смотрите… А теперь прямо… Хорошо, — он устало поворачивается на вращающемся кресле к Ларисе Михайловне, сидящей на удобном диване рядом. Молча смотрит на нее.
— Ослепла чуть-чуть? — спрашивает Лариса Михайловна Ирину. — Посидим в сумерках, пока глазки отдохнут... Что скажете, Виктор Алексеевич?
— Что я могу сказать?! Только и того, что есть осложненные ядерные катаракты обоих глаз... Но вам, милая, — обратился он к Ирине, — я все-таки посоветовал бы достать малоизвестное средство, у него два названия — «таурин» или «тауфон»... Я его еще сам не видел, пока им только физики-ядерщики пользуются... Если достанете — было бы очень неплохо… Вы молоды еще... Оно будет задерживать развитие катаракт… Будьте здоровы!..
— Спасибо, Виктор Алексеевич!.. — почтительно провожает профессора до двери Лариса Михайловна.
Возвращаясь, она идет к окну.
— Что-то нас давно твои профсоюзы не атакуют, а?!.. Да, я написала по требованию Минздрава заключение... Я уже говорила, что нам запретили ставить диагнозы, связанные с лучевым поражением... А я рискнула — поставила тебе «лучевую катаракту»!.. Ну, в худшем случае, отделение заберут у меня, так мне же легче будет… А вот журналы с дозиметрией мне найти так и не удалось, будто и не было их вовсе, — говорит она, раздвигая шторы и глядя на крупные хлопья снега, слишком медленно и плавно, словно в сказочном сне, кружащие за окном.
— Профсоюзы нас не беспокоят, потому что, когда они приходили в последний раз — пятеро от разных ведомств, меня трясти от них стало... Неважно уже, с чем они приходят — с плохим или хорошим — видеть их больше не могу!.. Об этом я им и сказала, когда они спросили о моих пожеланиях...
— Напрасно ты так!.. Пусть бы побегали теперь… А то ведь их, кроме как через партийный контроль ЦК КПСС, не вырвешь из теплых кресел...
Вдруг в кабинет врывается разъяренный представительный гражданин.
— Что случилось?.. Вы ко мне?..
— К вам, к вам! Из Хмельницка вот приехал узнать, лечился ли у вас некто Сорока, инженер наш?..
Лариса Михайловна побледнела, и резко поднялась навстречу посетителю:
— Да, лечился... А в чем дело?!.
— А в том, что он, видите ли, заработал себе на аварийном блоке катаракты, ослеп, понимаешь ли... А мы ему инвалидность теперь плати?!. С какой стати?!. Мы его в Чернобыль не посылали!.. Он самовольно, на следующий день после сообщения об аварии, сорвался туда... Никто его не просил!..
— Не самовольно, а добровольно!.. Он, инженер-химик, посчитал своим долгом быть там, где нужнее... И если бы больше было таких добровольцев, то аварий было бы куда меньше... Человек уже два месяца слепой, а вы ему до сих пор ни копейки не заплатили... И еще посмели прийти сюда!.. — надвигается на растерявшегося чиновника, сверля его гневным, уничтожающим взором всегда таких мягких и добрых карих глаз, Лариса Михайловна.
Опешивший представительный гражданин ретируется. И только он скрылся за дверью, в кабинет робко заглядывает Катерина.
— Можно, Лариса Михайловна?
— Да, Катюша, входи!.. Ты что-то спросить хотела?..
Катя с необычайно торжественным видом входит в кабинет, держа руки за спиной, и начинает демонстративно расхаживать из стороны в сторону, пристально глядя на удивленных женщин. Потом, чуть не плача, восклицает:
— Да вы что, ничего не замечаете, что ли?!..
— Ну, слава Богу!.. — обнимает ее Лариса Михайловна и, отстранившись, с нежностью смотрит на два блестящих от счастливых слез, распахнутых ей навстречу Катиных глаза.
— Спасибо вам, спасительница вы наша!.. — шмыгает носом Катерина, достает из-за спины огромный букет гвоздик. — Это муж ко мне пришел как раз, а тут такая радость!.. Так он вот… Вам, от всей души!..
— Вот этого не надо! — строго говорит Лариса Михайловна. — Зачем же тратиться?!.
— Да как же?!. Радость ведь какая!.. Вы же меня к жизни вернули!.. Возьмите, прошу вас!.. Он бы не знаю, что для вас сделал за это, ей-Богу!..
— Ну, хорошо. Спасибо!.. Иди к нему, Катюша, — Лариса Михайловна ставит букет в вазу, смахивая накатившие слезы. — С вами здесь совсем сентиментальной станешь!..
— А еще говорят — чудес не бывает! — взволнованно говорит Ирина. — А сны вы толковать умеете, Лариса Михайловна?..
— Давай попробуем, — садится та на диванчик, отдыхая.
— Приснилось мне сегодня: будто идем мы с Денисом к маме... Царство ей Небесное!.. Она после смерти часто мне снится, я вам говорила… Так вот, идем мы к ней почему-то на пристань припятскую... Она вроде там в будочке такой живет, ну вот в каких мороженое продают... Подходим мы к пристани, а там на не замерзшей почему-то воде стоит огромный белый корабль... Я говорю: «Вот видишь, даже морские лайнеры к нам заплывали…» Вдруг этот корабль разворачивается и своим громадным острым носом плывет прямо на нас… вначале по воде, потом — по снегу… А мы уже около маминой будочки. Я быстро зарываю Дениса в снег... Вдруг с высокого борта на меня летит длинный толстый канат с петлей... Я отбрасываю его и тоже зарываюсь в снег у будки... Корабль крутится около нее туда-сюда, но будочка его к нам не пускает... Покрутился он так, да и поплыл восвояси... Я вижу, что опасность миновала, выбираюсь из снега сама, откапываю Дениса, и мы заходим в будку… А там на кровати мама лежит — под ледяным колпаком над головою... Я бросаюсь к ней, плачу, дышу на лед... И лед начинает таять... А когда он совсем растаял, мама оживает, поднимается в постели ко мне и улыбается... А я плачу, теперь уже от счастья, обнимаю ее и... просыпаюсь... Вот такой сон...
— Мне думается, что было у тебя какое-то мертвое дело, а теперь оно оттаяло... И сдается мне, что квартиру тебе уже выделили, только сообщить еще не удосужились!.. — объясняет сон Лариса Михайловна.
… Ирина с сыном покидают по-новогоднему украшенный мебельный магазин. Идут к автобусной
