В последний день пребывания в Патне Магда прогулялась к реке – убедиться, что багаж благополучно погрузили на борт парохода, который увезет их в Калькутту. Замечания, которые отпускал ботаник ее отца, убили всякую радость от этой поездки. Хотя она невольно признавалась себе в странном желании нравиться молодому индийцу, она до сих пор упрекала его в том, что он заставил ее чувствовать вину, а не гордость от своей работы.
Она увидела его длинный силуэт под баньяновым деревом возле Такта-гхата, пристани, обязанной своим именем тому, что ее выложили
– Вы же не пытаетесь сбежать на этом решительно ненадежном судне, не правда ли? – позвала она, но даже ей самой попытка пошутить показалась вымученной.
– Сбежать, миссис Айронстоун? Нет. Я спрашивал этого человека, собирается ли он плыть в Калькутту в сезон ловли сельди.
– Далековато плыть за рыбой. – Она услышала, что лодочник что-то сказал, но разобрала лишь несколько слов. – Что он говорит про Ганг?
– Не Ганг, миссис Айронстоун.
Магда гадала, как много в компании знали о подобных навязчивых идеях ее мужа. Не смеялись ли эти двое над ней на своем языке? Она ждала, что молодой индиец как-то выдаст себя, но выражение его лица оставалось непроницаемым. Насколько она могла доверять ему? Насколько можно доверять людям, которыми управляешь?
– Я хотела кое-что спросить, – начала она. – До моего сведения довели, что существует некий скандальный листок, распространяющий ложь о компании моего отца. Я нашла один такой на полу склада.
Он выдвинулся из тени дерева, и солнечные лучи упали на его лицо. Миндалины его глаз изучающе смотрели на нее. От этого долгого взгляда она почувствовала странное волнение.
– Ложь, миссис Айронстоун?
– Ну, может, не ложь, но преувеличения. В этой бумажке говорится, что торговля моего отца приучает к опиуму рабочих: либо они едят его тайком, либо их кожа его впитывает, из-за того что они имеют дело с такими большими количествами.
Его подбородок вытянулся.
– Вы думаете, это преувеличение?
Магде хотелось узнать, была ли его бронзовая кожа на ощупь такая же теплая, какой казалась. Хотелось протянуть пальцы, коснуться ее. Чтобы дать своим рукам более подходящее занятие, она достала из сумочки карандаш и взяла его как дирижерскую палочку, чтобы направлять беседу в нужное русло.
– Мой отец не допустил бы такой несправедливости.
– Вот как? – Он кивнул, как будто соглашаясь. – Вы знаете, что правительство Бомбея запретило правительству Индии поддерживать разведение опийного мака в этом районе на том основании, что это развращает рабочих?
– Британцы не привозили опиум в Индию, – твердо возразила она. – Они всего лишь превратили его в выгодное предприятие. – Сознавая, как напыщенно прозвучали ее слова, она все же никому не желала признаться в том, что дело, которое она любила с неистовой и нелогичной страстью первой любви, было так глубоко порочно. – Я вижу, вы рисовали, – произнесла она, пытаясь переменить тему разговора.
Он быстро придвинулся и схватил альбом, прислоненный к дереву. Листы бумаги разлетелись из него, и в ту секунду, когда он бросился собирать их, Магда нагнулась, чтобы подобрать ближайший к ней рисунок, они стукнулись лбами. Оба упали навзничь, держась за головы, и принялись извиняться.
Не переставая смеяться и вытянув руку, чтобы избежать нового столкновения, Магда потянулась к альбому, который он крепко прижал к себе.
– Пожалуйста, миссис Айронстоун, мне бы не хотелось…
– Не хотелось бы что? – переспросила она задиристо, дергая альбом на себя. – Показывать, говорить, быть здесь?
На какое-то мгновение взаимное нежелание уступить привело к тому, что она оказалась в тревожной близости от него. Индиец вдруг резко выпустил альбом из рук и невольно простонал, увидев, что она поворачивает к себе верхний набросок.
– Но… это же мы с папой! – сказала она, рассматривая ловкие карандашные штрихи. – Как искусно…
В смятении он услышал, как ее голос задрожал, когда она попыталась скрыть боль, причиненную ей этой точной карикатурой.
– Как верно вы поймали наше сходство за этими круглыми очками. Два серых филина. – Она попыталась усмехнуться, но безуспешно. – Я думала, ваша работа ограничивается ботаникой, а здесь, я вижу, вы склоняетесь в сторону орнитологии.
В ту минуту он что угодно отдал бы за то, чтобы быть не таким умелым рисовальщиком.
– Я ужасно сожалею, я не имел в виду… это не…
Теперь он считал, что рисунок, сделанный задолго до их встречи, никак не передавал ее прекрасных глаз – или ее духа. Но едва ли он мог объяснить ей это.
– Вы, похоже, владеете опасным талантом. – Не поднимая глаз, она вернула ему альбом.
– Здесь еще ничего не закончено, миссис Айронстоун. Только начало той серии, которую попросил меня сделать ваш отец, о его работе с маками и опиумом.
– Заодно с вашим исследованием? – быстро спросила она. – Должно быть, это занимает все ваше время.
– Вовсе нет, – отозвался он, тронутый тем, что она сочла его время ценным.
«Когда я рисую, я чувствую, что мой отец совсем рядом», – вот что он произнес про себя. Он хотел как-то извиниться перед ней за рисунок, но не знал, как сделать это, чтобы не обидеть ее еще больше.
– Вот образец того, что нужно, – наконец произнес он, доставая изображение двух собак, совсем не похожее на его собственный стиль, но умело выполненное. – Он нарисован художником Ост-Индской компании, по имени Шаик Мохаммад Амир, которым восхищается ваш отец.
Сам он полагал, что эти собаки никак не обнаруживали той мокроносой, разгульной псовости, которую он всегда связывал с представителями рода собачьих. Они выглядели очень напряженными, даже неживыми. Как раз для такого любителя таксидермии, как мистер Флитвуд.
– Говорят, этот художник не страдает от нашей природной склонности предпочитать идеал реалистичному изображению. – Он сам не страдал от подобной склонности, но знал, что таково общепринятое мнение о его народе. – Видите, у этих собак, должно быть, хозяева-англичане, потому что они носят ошейники, в отличие от наших псов. Но при всем уходе они как будто чувствуют себя запертыми и тоскливо глядят на дикий ландшафт, расстилающийся за забором, который огораживает дом их хозяина. Как те… – Он резко замолчал.
– Как те – что? – Миссис Айронстоун взглянула на него своими большими глазами поверх круглых очков – от этого она выглядела беззащитной, будто частично сняла с себя одежду. – Как те животные, которых мы держим взаперти против их воли? Или же, – допытывалась она, – как те из нас, что служат чужим интересам, а не своим собственным?
«И являются всего лишь собаками на фоне пейзажа», – закончил он мысленно. Она удерживала его взгляд в безмолвной беседе, и он почувствовал, что его дыхание участилось, почувствовал, что его переполняет жизнь. Правда ли, спрашивал он сам себя, что между мной и этой женщиной сплетаются необыкновенные узы? Или мне только кажется?
Ее следующий вопрос застал его врасплох:
