– Пожалуйста, расскажите мне о вашем имени. Оно ведь такое необычное для… – Она осеклась. – Оно еврейское?
– Да уж, точно потерянное племя, – сухо сказал он и понял, что она не знает, принимать его всерьез или нет. – Мое имя изменили на английский манер, – добавил он.
– Поэтому вы подписываете свои картины только этими почти невидимыми инициалами?
– Это не важно.
– Ваше имя? Нет, конечно же, имя важно.
– Я говорю о самих словах, о буквах.
Миссис Айронстоун взяла со скамьи один из его карандашей и протянула ему.
– Пожалуйста, – попросила она, – напишите его для меня. Здесь, на этом рисунке голубого мака.
Сперва он хотел написать английский вариант, но тут вмешалась гордость, желание подвергнуть Магду Айронстоун дальнейшим испытаниям.
– О… – Ее лицо вытянулось от разочарования, когда он написал родовое имя своего отца. – Как глупо с моей стороны. Вы знали, что я не смогу прочесть эти знаки.
Он снова причинил ей боль. Тут же пожалев об этом, он попытался загладить вину.
– По-английски мое имя будет звучать приблизительно так, кажется. – Он быстро написал уменьшенную форму своего имени, произнося его вслух.
– Арун, – повторила она. – Не Аарон. – Она говорила ему в тон, и казалось, будто назвав его имя, она нанесла ему легкий, но ощутимый удар.
– Сокращенно от Арункала, – объяснил он ей, – «смуглая гора».
«Я вернулась из Патны на одном из речных паромов, которые, по утверждению отца, управляются потомками пяти лоцманов корабля „Пять Портов“, высаженных здесь Ост-Индской компанией двести лет назад. Зной накапливался неделями, но на баке, где я сидела среди других европейцев, гулял легкий ветерок, навеваемый мягким ходом судна. Бог знает что творилось на нижней палубе! Я не видела его до самого нашего приезда в Калькутту, куда мы прибыли через несколько дней, под вечер. Оба берега были озарены, как и мост Хаура, и на фоне сияния, разливавшегося поверх темной молчаливой реки, вырисовывались очертания черных кораблей и торговых складов, стоявших на своих сваях, как кровати на четырех столбиках; в это время сквозь облака сгустившиеся на небе, начал пробиваться зловещий багрянец. Через пять минут я сошла с пристани на твердую землю, и над нами тут же заметались стервятники и коршуны, явно сражаясь с ветром, который еще не долетел до нас. В следующую секунду нас накрыла плотная пелена пыли и тьмы, такая сильная, что мне пришлось искать убежища в почтовой карете. Когда буря немного поутихла, я выглянула в окно и увидела, как он шагает по берегу в сторону дороги, плотно обернув лицо и голову длинной белой шалью, так что видны были только глаза. Проходя мимо кареты, он бросил на нас долгий взгляд искоса – и от этого взгляда у меня возникло предчувствие, такое же мощное, как стихавший ураган».
Смотритель объяснил мне, что отсутствующие рисунки могли быть отданы на реставрацию после того, как их испортили.
– Так же, как вы испортили тот мак.
Он превосходно знал историю коллекции. По его словам, в 1861-м хранитель Калькуттского ботанического сада уничтожил полторы тысячи фунтов старых писем и документов, альбомов, дневников и списков названий индийских растений, собиравшихся местными исследователями и художниками.
– В последующие тридцать лет еще больше записей было съедено плесенью, тараканами, крысами, белыми муравьями и вездесущими личинками книжных жучков, которые просверлят дыры даже в самой толстой бумаге.
Среди сохранившихся работ, принадлежавших кисти местных художников, была маленькая акварель неизвестного автора, подписанная «Затерянная река».
– Почему художник решил так назвать свое творение, остается загадкой, – сказал смотритель. – Потому что, хотя некоторые реки по природе своей склонны теряться, на этом рисунке изображен хорошо известный участок реки Хугли возле флитвудской опиумной фабрики.
– На Чаттерджи вчера набросилась тигрица, вечером, когда он шел домой с работы, – объявил Арун Магде в одно июльское утро. – Люди говорят, это тот же тигр-людоед, что напал в прошлом году на смотрителя ботанического сада. Вам следует быть осторожной, когда вы ходите у реки в сумерках и на заре, миссис Айронстоун.
Она исподтишка наблюдала, как он пробрался между упаковщиками опиума и ящиками сандалового дерева, а потом поднялся по ступенькам в ее кабинет, комнату с высокими потолками, где она писала, держа в одной руке веер, а в другой ручку. Она улыбнулась ему сдержанной властной улыбкой, специально для служащих в соседней комнате, и жестом пригласила Аруна сесть.
– Ему придется переплыть Хугли ради своего ужина, этому вашему тигру, – отозвалась она.
– Говорят, это одна из тех больших кошек, живущих на берегах дельты. Тигры, которые проводят у моря всю свою жизнь, в эти муссонные месяцы сходят с ума от соли. Они узнают вкус человеческой плоти и уже не тратят сил, чтобы охотиться на прочую дичь.
Магда была на седьмом небе: Арун тревожился за нее.
– Здесь мы подвергаемся меньшей опасности, чем смотрители ботанического сада, даже со стороны земноводных тигров, – мягко поддразнила она его. – Служащие живут очень уединенно в своей глуши.
Он закусил нижнюю губу, как обычно делал, когда нервничал.
– Не делайте так, – сказала Магда. Она подняла руку и почти коснулась его рта, как прикоснулась бы к Кону, но остановилась, ошеломленная мыслью: это же подчиненный. До него нельзя дотрагиваться. – Не следует жевать губы, – резко сказала она, поднимая веер. – От этого у вас будут нарывы во рту, которые трудно вылечить.
Арун сцепил свои длинные пальцы на коленях с такой силой, что костяшки побелели.
– Мой сын Кон, – Магда попыталась слабо оправдаться, поняв теперь, что он мог принять ее замечание за покровительственное, – постоянно кусает губы.
В этом кабинете, среди всяческих «Пожалуйста, миссис Айронстоун», «Конечно, миссис Айронстоун», даже само слово «губы» звучало слишком развязно. Арун отнял взгляд от своих рук и уставился на картину над головой Магды. Она воспользовалась этой возможностью, чтобы изучить его губы. Широкие и полные, совсем не похожие на губы Джозефа, вечно поджатые, словно он сосет кислый фрукт, – рот очаровательного ребенка на стареющем лице, странно развращенном.
– Вы восхищаетесь горной вершиной или искусством художника? – не удержалась она.
– Художник потратил на свой пейзаж слишком много краски.
Магда рассмеялась.
– Возможно. Но мне он нравится из-за горы. Так мне кажется, будто я тоже там брожу.
Зная, что Арун, прежде чем поступить в компанию Флитвуда, недолго прослужил в трансгималайском отделе Управления тригонометрической съемки, она сказала ему, что, наверное, он был очень доволен работой землемера.
– Будь я мужчиной, именно это я бы и выбрала. – И теплым голосом добавила: «Дорогой Арун», словно начинала письмо другу.
Он немедленно покраснел. Тогда, начиная уже деловое письмо, Магда поблагодарила его за предупреждение о тигре:
– Я постараюсь быть осторожнее.
Однако, оказалось, она легко забывала про время. В укромных уголках фабричного здания было так темно, что приходилось постоянно жечь свет. Как-то ночью, засидевшись в конторе после того, как все служащие давно ушли, она подняла взгляд от дневников Джозефа Хукера и осознала, что за открытыми дверьми фабрики погасли все огни. Она была одна. Дождь затих на минутку, и эта пауза пробудила ее от мысленного путешествия по северным холмам.
Закрыв Хукера, она взяла лампу и прошла мимо ночного сторожа к реке, лениво влекшей свои воды под лунным светом. Волны с глухим плеском ударялись о пристань. Тишина, наступившая после муссонных ливней, бархатной перчаткой облекала нежные шорохи и малейшие колыхания новых ростков. На рисовых полях было слышно, как рис пробивается вверх из жидкой глины. Такая мягкая, чуткая ночь. Магда
