— Да мы можем вообще все тут оставить в покое. — Джейсон бросил грабли и рукавицы. Эндрю последовал его примеру.
— Если Даффи спросит, куда мы ушли, скажи, что мы улетели на север, как птицы.
— Ладно. — Камерон был даже рад, что они ушли. Конечно, они его друзья, однако иногда ему хотелось, чтобы они были чем–то большим, чем просто людьми, с которыми можно весело провести время. А еще он очень жалел о том, что послушал их в тот вечер, когда они предложили разгромить поле для гольфа.
Камерон работал один, радуясь тому, что Даффи не приходит проверять его. Ему не хотелось врать, оправдывая друзей, но так же не хотелось, чтобы у них возникли еще более серьезные неприятности.
Оставив густые заросли вокруг гнезда, он выполнил задание до наступления сумерек.
Его комбинезон был пропитан вонючей водой, сам Камерон весь перепачкался в грязи. У него болели плечи и спина, но вместе с тем он ощущал необычную легкость. «Может, это потому, что я пропустил обед», — подумал Камерон. Но потом признался себе, что дело вовсе не в голоде. Просто его наконец–то поймали. Груз вины упал с его плеч.
Даффи сказал, что с заходом солнца он может отправляться домой. Камерон не знал, как ему теперь добираться домой. Предполагалось, что он вернется вместе с Джейсоном, уже имевшего права.
Идти было слишком далеко.
Большинство его друзей уже получили права, но Камерон слишком боялся садиться за руль и стыдился этого. Впрочем, стыдился не настолько, чтобы преодолеть себя. Несколько раз он пытался, но ничего не получалось. Камерон покрывался потом, ничего не видел, начинал дрожать, как лист на ветру. Доктор Саш «работала» над этой проблемой вместе с ним. Они работали над многими проблемами, но Камерон считал все это пустой тратой времени. Зачем говорить о том, чего ты все равно не можешь изменить?
Он посмотрел на карт с двигателем на газу, который Даффи выделил для них. Камерон мог водить карт для гольфа, но боялся, как бы Даффи не пришел в ярость, узнав, что он ездил на нем, не имея прав. И все равно он не собирался звонить дяде. В последнее время Камерон и так наломал достаточно дров.
Он размышлял над этим вопросом, складывая в карт секаторы и вырванные камыши. Потом остановился, увидев, что кто–то идет к нему. В последних лучах солнца он не мог разглядеть черты лица, но узнал долговязую фигуру и подпрыгивающий «конский хвост».
Великолепно!
— Привет, — сказал Камерон, не отрываясь от дела. Он испытывал смущение от того, что был одет как заключенный, возвращающийся с дневных работ.
— Я слышала о том, что случилось, — пояснила Бекки Пилчук.
— Об этом слышала вся школа.
— Пожалуй.
Пока Камерон заканчивал работу, она молча стояла рядом. Камерон чувствовал, что она смотрит на него.
— Я могу тебе чем–нибудь помочь? — спросил он, бросая последнюю охапку камышей в карт.
— Нет. Я пришла просто так… ой! — Бекки с изумлением посмотрела на пару крякв, которые сели на воду, оставив пенистый след на ее поверхности. Самец и самка бок о бок поплыли к камышам.
— Не подходи слишком близко, — предупредил Камерон. — Там гнездо.
— Правда? — Поправив очки, она вытянула шею, чтобы разглядеть гнездо. — Где?
— В камышах. Прямо посередине.
— Вижу! — В ее голосе звенел восторг. — Посмотри, там яйца! Камерон, как здорово!
«Не
— Я рада, что ты не тронул гнездо. По–моему, утята вылупятся со дня на день. Мы будем ходить сюда и проверять их каждый вечер, да?
Как будто он мог согласиться на это! Это же было почти… почти свидание. Свидание с уродиной. Настойчивость Бекки выводила его из себя.
— Ну давай, скажи это, — взорвался Камерон.
— Сказать что?
— Все, что думаешь. Например, почему я это сделал, и что это было бессмысленно и глупо.
— Я знаю, почему ты это сделал. И уверена, что ты сам знаешь, как это было бессмысленно и глупо. — Без приглашения она забралась в его карт.
Камерон загрузил туда инструменты и сел за руль.
— Ладно, доктор Фрейд, и почему же я это сделал? — спросил он, ведя машину по направлению к компостной куче.
— Потому что твои родители умерли, и это сводит тебя с ума.
Этого было достаточно. Он сильно нажал на педаль тормоза, и Бекки выбросила вперед руки, чтобы удержаться на месте. Ее уязвимость еще сильнее разозлила его.
— Какого черта ты решила, будто что–то знаешь об этом? Ты вообще ничего обо мне не знаешь. С чего ты взяла, что способна понять, почему я такой неудачник?
Бекки отшатнулась, испуганная его внезапной вспышкой, но продолжала смотреть ему прямо в глаза. Потом осторожно, не спеша, выбралась из карта.
— Потому, — сказала она, — что я чувствовала себя так же, когда умерла моя мама.
«О, черт! — подумал он. — Черт, черт, черт!». Этого Камерон никак не ожидал.
— Залезай обратно в карт.
Бекки медленно шла вперед, повесив голову.
Он подъехал поближе.
— Пожалуйста. Пожалуйста, Бекки.
Что ее остановило — его «пожалуйста» или то, что он в первый раз назвал ее по имени? Она смотрела на него, и золотистые лучи вечернего солнца озаряли ее лицо. «А она не такая уж уродина», — подумал Камерон, вспоминая дурацкий хит–парад, который они с друзьями записывали мелом на двери раздевалки. Бекки Пилчук всегда была в последних рядах. Сейчас он знал — дело было в том, что никто из них никогда по–настоящему не видел ее. В глаза им бросалась лишь мешковатая одежда и очки.
Бекки снова села рядом с ним и смотрела прямо перед собой.
— Я знаю, ты думаешь, что я уродина, но кое–что я понимаю гораздо лучше других.
— Я не думаю… — Камерон запнулся. Зачем врать этой девчонке? Она не сделала ему ничего плохого, просто пыталась подружиться с ним, а он относился к ней пренебрежительно только потому, что так же относились и все остальные.
— Ладно, может, я когда–то и думал, что ты уродина. Но ведь и ты наверняка считала меня… ну, не знаю. Придурком или хвастуном.
— Или грубияном.
— Пусть так. В любом случае, извини. Я не дал себе труда узнать тебя получше, а мне стоило это сделать.
Бекки посмотрела на него — солнечные блики играли на ее волосах.
— Еще не поздно, — сказала она.
— Расскажи мне о твоей маме.
Она сложила руки на коленях.
— Это не было внезапно, как у тебя. Она болела целый год. Я тогда была в средних классах. А потом мама умерла, и сейчас я так скучаю по ней, что иногда у меня все болит внутри. И хуже всего то, что я не могу избавиться от этой боли. Я так сильно любила маму! Даже когда была в седьмом классе и отвратительно вела себя с ней. Я любила ее… не знаю, как… это невозможно
