Куда она ушла

приблизительно, как все теперь выглядят.

— Это ничего.

Миа уже перерывает свою сумочку.

— Генри все еще выглядит так же, как ребенок-переросток. Где же мой кошелек? — Она вываливает содержимое сумку на стол.

— Я не хочу смотреть твои фотографии! — мой голос резкий, как осколок льда, громкий, как выговор от родителей.

Миа перестает копаться.

— А. Ладно. — Она выглядит так, будто ее наказали и дали пощечину. Она закрывает сумочку и задвигает ее назад в кабинку, но в процессе переворачивает мою бутылку пива. Она начинает бешено хватать салфетки из автомата, чтобы собрать жидкость, как будто по столу разливается аккумуляторная кислота. — Проклятье! — ругается она.

— Ничего страшного.

— Все страшно. Я тут месиво устроила, — произносит Миа, почти не дыша.

— Ты вытерла почти все. Просто позови своего приятеля, и он соберет остальное.

Она продолжает маниакально все вытирать, опустошив автомат с салфетками и использовав каждую сухую бумажку в поле зрения. Затем скатывает в комок грязные салфетки, и я думаю, что она уже готова вытирать стол собственной рукой. Я наблюдаю за всем этим немного озадаченно. Пока у Мии не заканчивается энергия. Она останавливается, повесив голову. Потом смотрит на меня этими своими глазами.

— Прости.

Я знаю, что правильно будет сказать «я в порядке, ничего страшного, пиво даже не попало на меня». Но внезапно я уже не уверен, говорим ли мы все еще о пиве, не подразумевает ли Миа некоторые запоздалые извинения.

За что ты извиняешься, Миа?

Даже если бы я мог спросить ее об этом — а я не могу — она выскакивает из кабинки и бежит в туалет, чтобы смыть с рук пиво, будто она — Леди Макбет.

Ее долго нет, и пока я жду, та двусмысленность, которую она оставила в кабинке, продирается своими когтями в самую потаенную часть моей души. Потому что я прокручивал в голове кучу сценариев за эти три года. Большинство из них представляли все это, как Огромную Ошибку, гигантское недоразумение. И в моих фантазиях Миа ползает на коленях, вымаливая у меня прощение. Извиняется за то, что ответом на мою любовь было жестокое молчание. За то, что вела себя так, будто два года жизни — те два года нашей жизни — ничего не значили.

Но я всегда останавливаюсь на фантазии, где она просит прощение за то, что ушла. Потому что, хоть она сама и не знает об этом, она всего-навсего сделала то, что я разрешил ей сделать.

Глава девятая

Ведь были знаки. Возможно, намного больше, чем я смог заметить, даже после осознания реальности. Но я пропустил их все. Наверное, потому что я не пытался их увидеть. Постоянно оглядываясь назад на тот ужасный пожар, через который мне пришлось пройти, я не обратил ни малейшего внимания на бездонную пропасть, зияющую впереди.

Когда той осенью Миа решила ехать в Джуллиард, и когда поздней весной стало ясно, что она будет в состоянии это сделать, я сказал, что поеду вместе с ней. А она только одарила меня тем самым взглядом, говорящим «ни за что».

— Мы никогда не договаривались об этом, — сказала она, — зачем сейчас что-то менять?

Потому что прежде ты была полноценным человеком, а сейчас у тебя нет селезенки. И родителей. Потому что Нью-Йорк может проглотить тебя целиком и не подавится, — подумал я. Но вслух ничего не сказал.

— Пора нам вернуться к своим нормальным жизням, — продолжила она. Я учился в университете на заочном отделении, и после аварии вообще там не появлялся, поэтому теперь у меня накопился целый семестр «хвостов». Миа тоже так и не вернулась в школу. Она слишком много пропустила, и теперь занималась с репетитором, чтобы сдать выпускные экзамены и уехать в Джуллиард без отлагательств. Все это было скорее ради проформы, так как учителя все равно бы выпустили ее, даже если бы она не сдала очередное задание.

— И как же группа? — спросила она. — Я ведь знаю, что они ждут тебя.

Тоже верно. Прямо перед несчастным случаем мы записали на Улыбающемся Саймоне, сиэтловском независимом лейбле, одноименную пластинку. Альбом вышел в начале лета, и, хотя мы не организовывали тура в его поддержку, диск активно распродавался, при этом не покидая эфира университетских радиостанций. В результате вокруг Shooting Star стали маячить лейблы посерьезней, заинтересовавшись подписанием контракта с группой, что существовала только в теории.

— Твоя бедная гитара просто умирает от нехватки внимания, — заметила она, грустно улыбаясь.

Да уж, она не покидала свой кейс со дня сорвавшегося выступления на разогреве у Bikini.

Так я и согласился на «отношения на расстоянии». Частично потому, что с Мией спорить бессмысленно. Частично потому, что я совсем не хотел уходить из Shooting Star. Но признаться, я самонадеянно отнесся к этому расстоянию. То есть, прежде я беспокоился о том, что может сделать с нами континентальный разрыв. Но теперь? Какого черта нам могут сделать какие-то две с половиной тысячи миль теперь? Кроме того Ким поступила в Нью-Йоркский университет, что располагается всего в нескольких милях от Джуллиарда. Она присмотрит за Мией.

Вот только в последнюю минуту Ким поменяла решение и приняла приглашение университета Брандейса в Бостоне. Я был в бешенстве. После аварии мы частенько обсуждали состояние Мии в кратких беседах и передавали ее бабушке с дедушкой всю относящуюся к делу информацию. Все наши разговоры мы держали в секрете, понимая, что Миа прибьет нас, узнай она, что мы сговорились за ее спиной. Но теперь и я, и Ким были в Команде Мии. И если я сам не мог поехать в Нью-Йорк, я чувствовал, словно это была обязанность Ким — быть рядом с ней.

Я побесился еще какое-то время, пока одним жарким июльским вечером, где-то за месяц до их совместного отъезда, Ким не заглянула в дом дедушки и бабушки Мии, чтобы посмотреть с нами фильм. Миа рано ушла спать, поэтому мы вдвоем досматривали какое-то претенциозное зарубежное кино. Ким все пыталась поговорить со мной о Мии, о том, как хорошо продвигалось ее выздоровление, и просто кудахтала о фильме, как назойливая курица. Наконец, я не выдержал и велел ей заткнуться. Сузив глаза, она начала собирать свои вещи.

— Я знаю, что ты расстроен, и это вовсе не из-за идиотского фильма, поэтому, почему бы тебе уже не