по домам в Киеве не прекратится. Я же, как отстрою подворье да стану там заправлять, начну тебе с прибыли оброк платить, чем скажешь — кунами ли, гривнами али еще как.
Микула пошевелил кустистыми бровями, обдумывая. Он тоже знал, что в иных городах заморских такое принято и выгоду приносит, но чтоб в Киеве? С другой стороны, он общался с гостями приезжими, слыхивал, как те выражают недовольство, что вынуждены под обычаи хозяев подстраиваться. А в отдельном гостевом подворье они могли сами быть себе хозяевами, только деньги плати.
— А большое ли будет подворье? — спросил.
У нее даже лицо засветилось. Стала рассказывать, что надумала построить в ряд несколько небольших теремов двухповерховых, соединить их мостками. А за ними — склады, где товар храниться будет, скотина содержаться. Двор будет общий, с кузней и кухней, можно и общую трапезную соорудить.
Микула слушал, пощипывая ус. То, что она предлагала, сулило выгоду. К тому же Карина говорила, что возьмет на себя и расходы на постройку, и зазывал наймет, чтоб в порту гостей привечали. В дальнейшем собирается хозяйство вести, а ему, Микуле, треть от дохода отдавать. Вот тут она прогадала, неопытна еще, — он бы и на меньшее согласился, ибо выгоду уже углядел. Ведь от него-то никаких хлопот, а куш немалый получить можно. И все, что от него требуется, это место на свое имя застолбить.
— А не боишься ли, девица, что я, пользуясь тем, что на меня место будет, сгоню тебя со временем?
Она только взмахнула длинными ресницами.
— Не боюсь. У тебя дел и без того достаточно, а гостиный двор — дело хлопотное. Вот и не захочешь лишней заботой себя обременять. Да к тому же, прежде чем к тебе обратиться, я повызнавала — слава о тебе идет добрая, многие на слово твое поручаются да хотят дела с тобой вести. А если обманешь… Что ж, я как-никак дочь Бояна. Ты не захочешь, чтобы я ему пожаловалась, и он песней тебе насмешливой ославил. Ведь к его слову весь Киев прислушивается.
Ишь, хитрая. И так, и так все продумала.
— Тогда скажи-ка мне, Каринушка, отчего это тебе, умнице да разумнице, надумалось такую ношу на себя брать? Сидела бы себе тихонечко под покровительством родителя да женихов поджидала. Такая краля долго не заневестится, скоро себе подберешь суженого выгодного.
Микула говорил это, добродушно усмехаясь. Но его собеседница осталась серьезной.
— Замужней бабой стать не спешу. Сама хочу себе госпожой быть.
И невольно вскинула горделивую голову. Микула же вдруг не о делах подумал и не о речах ее, неслыханных для обычных баб. Да и разве была его гостья обычной? То, что хороша, — это одно. Но ведь не просто избалованная краса сидела перед ним. Видимо, пришлось ей хлебнуть горюшка, раз так стремится сама силы набрать, богатства, достичь, которое и слабому защита. И хотя личико у нее юное, нежное, но глаза как у бабы пожившей — умные, бесстрастные, с опытом. Ну да ладно, не его это дело. И он только спросил:
— А где денег возьмешь на постройку гостиного двора? Неужто на орехах столько наторговала?
Карина смутилась в первый миг. Опустила ресницы, а как подняла — сталью булатной от глаз повеяло.
— Деньги у меня найдутся, но не столько, чтобы так обстроиться. Хватит только на первую пору. Да ведь когда морозы грянут, вряд ли строиться буду. А за это время я смогу раздобыть средств. Например, закуплю у тебя пару-тройку возов жита, поведу торг.
— Неужто думаешь наторговать столько?
— Наторгую. Ты сам поймешь, когда узнаешь, с кем хочу торг вести.
— Ну-ну! Боги тебе в помощь.
И Микула, усмехнувшись, даже похлопал Карину по колену — не удержался. И как раз не вовремя. В проеме двери за откинутой шкурой-занавесом мелькнула тучная фигура Любавы. Заметила, как муж с гостьей пригожей заигрывает, резко отвернулась, пошла прочь. Микуле досадно стало. Ведь будет, дура ревнивая, теперь дуться. Но через миг и думать о ней забыл, когда услышал, какое дело задумала отчаянная дочка Бояна.
К древлянам диким решила везти жито на торги.
Микула даже отшатнулся от нее. Глянул хмуро.
— А ведь я уже было разумницей тебя считать начал.
— А я и есть разумница.
Она лишь чуть повела плечом. А лицо по-прежнему умненькое, правда, чуть замкнутое.
— Я и впрямь считаю выгодным выехать этой зимой в леса древлянские с обозом. Более того — и тебе предложить то же хотела.
И улыбнулась неожиданно. Дух перехватывало — до чего же улыбка у нее была лучистая да ясная. Глаз не отвести. А заговорила… Слушал Микула и вновь думал: ох, не простая девка, ох, золото!
Действительно, все предусмотрела. Древляне-то — известные недруги, а после нынешней их победы над Диром отношение к ним хуже некуда. Однако ни для кого не секрет, что торг с ними как был, так и остается. Древляне-то хлеба мало сеют, на всех не хватает, вот и приходится им по зимней поре покупать у соседей. А покупают за меха отменные, за руду, за борти медовые, каких в их краю без числа. Вот и торгуют с ними поляне, соблюдая свою выгоду. Ныне же выгода будет особая. Все, кто под Аскольдом с Диром ходят, клялись-божились после страшного поражения, что вражда у них с древлянами ныне небывалая. А значит, для древлян хлеб-жито особенно возрастет в цене. С торгов их гонят, из селищ хлеборобов пахотных изгоняют. Но долго ли это продлится? Рано или поздно люди пойдут на сговор, на торг. Не упускать же выгоду? Даже пусть и запрет на мену с древлянами объявлен. Но вот пройдет время, пусть и за Корочун[110] минет — и можно будет без особого шума торги начинать вести. Микуле, за которым многие глядят, этим заниматься не с руки. Можно и князей разгневать. А вот при разумном посреднике и он может торгом с древлянами заняться.
— Но древляне — волки лютые, — глядя исподлобья, заметил боярин. — К ним так просто и не подступишься. Подход особый иметь надобно.
Карина согласно кивала. Говорила, что приходилось ей бывать в их краях, знает их обычаи, да и говором их владеет. А древляне считаются с теми, кто их покон — обычай — чтит.
Микула сам разговором увлекся. Когда подошел было Любомир, сообщив, что Боян уже уходить собирается, Микула только махнул рукой — мол, задержи гостя. Но Карина, похоже, не хотела отца неволить, засобиралась.
— Все важное уже сказано. Тебе, Микула Селянинович, теперь перво-наперво князей да бояр насчет места для гостиного двора приговорить надо. Остальное же может погодить. А пока, по рукам, что ли, боярин?
Она протянула маленькую ладошку, взглянула так — и просяще, и приказывающе, и лукаво, и чарующе одновременно. Микула вдруг ощутил себя под властью ее редкостных чар, поняв, что девушка эта знает, как убеждать мужчин. Даже такого матерого, как он. И, усмехнувшись в бороду, хлопнул по ее руке своей широкой ладонью.
Он сам пошел проводить Бояна с дочерью. Шли к парому, когда уже смеркалось. Шли вчетвером: впереди Карина с Любомиром, позади Микула с Бояном. Охранников не взяли, только псы боярина, огромные, как волки, кружили вокруг, радуясь вечерней пробежке.
— Хорошая у тебя дочь, Боян, — сказал Микула.
— Особенная, — согласился Боян. — Я как на нее гляну — руки сами к гуслям тянутся, душа поет. Да вот только нет в ней особой бабьей легкости. То ли кручинит ее что, то ли боги, наградив красой, сердце холодное вложили. Ухажеры вокруг нее так и вьются, а она ни к кому тепла не проявляет.
Микула глядел на идущих впереди Карину с Любомиром. Его сын тоже вроде к девкам не сильно рвался, не толкался, как принято в его возрасте, у девичьих. Это Микулу даже тревожило. Ведь в лета парень вошел, оженить пора, да и внуков уже понянчить хочется. Но сейчас, видя, как разговорился сын с Кариной, неожиданно подумал: а вдруг? Карина девка не игривая, не станет парню голову глупостями девичьими морочить, а ему, похоже, с ней интересно. Вот и приставит он к ней сына помощником в гостевом-то дворе… Для себя Микула уже решил, что дело это на самотек не пустит, уж больно выгодным кажется. А Любомир в делах не по летам толков, Карина не пожалуется. Вот и сведут их дела, как других посиделки вечерние сводят.
