обитель. Ей не хотелось покидать это тихое святое место с его «присутствием отсутствия», что бы это ни означало, с его безмятежной красотой. Она желала бы поселиться и жить здесь до конца своих дней, более того, она желала бы остаток дней своих провести с ним. Она желала. Никогда еще Софи не чувствовала себя связанной с кем бы то ни было так, как с этим идущим рядом мужчиной. И каким бы умозрительным ни было это желание, у Софи от него сильнее билось сердце. Нет, не со страхом рассталась она здесь сегодня.
Когда они подошли к джипу, Джей открыл дверцу пассажирского места и, прежде чем подсадить Софи, на миг притянул ее к себе.
— Парки аттракционов. Монастыри. Все, что остается, и есть то, к чему всегда стремилась твоя душа, — произнес он ласково, чуть поддразнивая.
— В самом деле? Но я думала, что у меня это уже было, что мы уже ощущали полноту.
— Ты ощущаешь ее сейчас. Мы ощущаем. Только ты в это еще не веришь. Разумом, возможно, и принимаешь, но у меня есть подозрение, что ты не впускаешь это в свое сердце, иначе не сказала бы «я думала». Нужна еще какая-то малость, чтобы ты уверовала.
— И ты не скажешь мне, что это за малость?
— О, конечно, скажу. — Он одарил ее своей самой «фирменной» улыбкой. — На твой день рождения.
Софи была настолько сбита с толку в последнее время, что совсем забыла о том, что через несколько дней ей исполняется тридцать. Дети собирались приготовить для нее не требующий выпечки торт «До-ре- ми» из арахисового масла, но она не предполагала, что и Джей окажется столь великодушен. Что бы это ни было, оно наверняка проймет ее до мозга костей, или она ничего не умыслит в Джее Бэбкоке. Можете называть Софи Уэстон подозрительной, но ей никак не избавиться от ощущения, будто он заранее знал и то, что должно было случиться сегодня.
Или она выдает желаемое за действительное?
Войдя в спальню, Джей повесил на ручку двери плавки, с которых еще капала вода. Он только что прошел из бассейна через террасу, справедливо полагая, что поблизости нет никого, кого могла бы оскорбить его нагота. Было поздно, все в доме уже давно легли спать, даже Маффин, которая с подначкой расспрашивала за ужином, как продвигаются его «ухаживания» за Софи.
— Ну, пока мы еще друг друга не убили, — язвительно ответил он.
— Так ведь еще не вечер, — не осталась в долгу Маффин.
Не надейся, подумал Джей, направляясь к столу, где оставил глазную повязку. Не глядя в зеркало, он надел ее. Ему не было нужды смотреть на омертвевший коллоидный рубец, образовавшийся на месте, где когда-то был глаз. Он знал, как чудовищно тот выглядит и какое жуткое впечатление производит на других. Даже врачи невольно отворачивались при виде его.
Вообще-то Джею хотелось сегодня вечером побыть одному, поплавать, подумать, Продлить впечатление от дня, проведенного с Софи в горах, хотя Маффин вряд ли поняла бы его. Он ожидал какого- нибудь знака, свидетельствующего о том, что Софи начинает верить ему, но не смел и мечтать о таком прорыве в их отношениях, какой случился сегодня. Он видел в ее глазах страстное желание, знал, чего она хочет.
Внезапно Джей почувствовал невыносимую боль, будто коготь впился в его внутренности. И тут он понял, насколько сильно его желание дать Софи то, что ей нужно. Ах, как же это было нужно и ему самому! Но сегодня еще рано. Чем бы ни было то, что происходило между ними, оно обещало обрести штормовую мощь цунами, которая может подхватить их, взметнуть в воздух и не отпускать до тех пор, пока оба не рухнут с небес на землю.
Сегодняшний порыв был силен, но настоящий ураган впереди. Эта сила уже давно зреет в нем — много дней, недель. А может быть, и лет. Остановить ее невозможно. Лучшее, что он может сделать, это задержать ее приход до тех пор, пока Софи не будет готова... готова отдаться на волю урагана.
Джей отказался от мысли принять горячий душ и растянулся на кровати. Состояние, в котором он пребывал, слишком редко посещало его, чтобы пренебречь им. Он чувствовал себя так, словно все еще плыл под водой и глубокая вода разговаривала с ним. Однако голос, который он, как ему показалось, вдруг услышал, лежа на спине и глядя в потолок, отнюдь не был мирным плеском воды, это было что-то совсем другое. Очень тревожное.
Утробный вой прорвался сквозь океан его покоя.
Спина у Джея моментально напряглась, как у гимнаста, приготовившегося к прыжку. Тело прореагировало так, словно появилась физическая угроза, но рассудок оставался холодным и спокойным, как вода на большой глубине. Джей лежал, покрывшись холодной испариной, и видел, как на потолке с графической четкостью проявляется картина.
Разум противился, стараясь удержать его в пределах реальности, убедить охваченную паникой нервную систему, что это всего лишь галлюцинация, но эмоциональный наплыв был слишком силен. Что- то, быть может, просто вентиляционный клапан на потолке, послужило толчком и вызвало в воображении моментальный «обратный кадр». Черная дыра его прошлого разверзлась без предупреждения и засосала его в свою гибельную омерзительную воронку.
Он видел мужчину, заточенного в сырой бетонной норе, встроенной в мерзлую землю, словно вертикально вырытая могила. Единственный свет, который проникал в подземный склеп, сочился сквозь металлическую решетку, находившуюся над головой узника. У него отобрали одежду, отобрали все и оставили в этой яме, где не было ничего, кроме бетонной плиты, служившей ложем, а стражники, приплясывая на решетке наверху, улюлюкали и осыпали его оскорблениями. — Свинья! Грязная паршивая свинья!
Внезапно кто-то рванул решетку, и свет, ворвавшийся в склеп, обжег больнее, чем ведро ледяной воды, которое на него вылили. Тело было истерзано, дух ожесточен. Теперь они грозили лишить его мужского естества — единственного оставшегося достояния. Когда он проснулся — с сознанием, раздваивающимся от того, что не отошел еще от волшебного сна, в котором видел женщину — единственную радость, доступную его потрясенной душе, стражники заметили это сквозь решетку.
— Похотливая скотина! — взвыли они.
Один из них спрыгнул в яму и приблизился, замахиваясь мачете. У узника не было ничего, кроме осколка бетонной «кровати». То была яростная схватка, но каким-то непостижимым образом ему удалось вырубить стражника, потом он и сам потерял сознание. Когда снова очнулся — куча костей и мышц на цементном полу, — стражник уже исчез. Узник оставался пока жив, но рука в запястье была почти оторвана. И вырезан глаз.
— Боже, — прошептал Джей, снова покрываясь потом.
Неимоверным усилием воли он прогнал чудовищное видение и стал медленно осматривать комнату, каждую секунду ожидая, что дверь вот-вот распахнется и в спальню ворвутся стражники. Он реально пережил всю эту сцену. Он был тем узником.
Джей сел и, опустив голову на колени, постарался унять дрожь. Переждав несколько минут, прежде чем сердце перестало бухать в ребра и он начал постепенно возвращаться в мирную реальность. Повсюду видны были свидетельства нормальной жизни. Он пристально вглядывался в каждое из них. Плавки на ручке двери, с них все еще капала вода. На письменном столе, там, где он его бросил, — ежегодный отчет фирмы перед акционерами, который он собирался прочесть за ночь. Ему ничто не угрожает. Никто не собирается взламывать дверь. Уже почти полночь, и все в доме спят. Все это чудовищное насилие существует только в его воображении.
Дыхание начало приходить в норму, и вместе с этим возвращалась способность логично мыслить.
Многое теперь становилось понятным: почему у него была так обострена чувствительность, когда он пришел в сознание в швейцарской клинике, почему он повсюду прятал оружие и почему сегодня в катакомбах его преследовали видения насилия и какие-то посторонние звуки. Монастырские подземелья напомнили ему о том, как он был погребен заживо. А вечером дело завершил ледяной холод, который он почувствовал, идя из бассейна раздетым. Вот на него и навалились болезненные воспоминания.
Он все еще оставался голым, и кожа была покрыта испариной.
