от пола до потолка; мастер наверняка работал на сложных лесах с подмостками или даже на платформе, подвешенной к потолку. Левую часть занимала мирная городская сцена — горожане, занятые своими делами, — а в правой открывался широкий вид на окрестности Сиены за городской стеной. У меня в голове что-то неслышно щелкнуло, и я поражение переспросила:
— Вы сказали, это работа маэстро Амброджио?
— О да, — кивнула Ева-Мария, ничуть не удивившись, что мне знакомо это имя. — Одного из величайших мастеров Средневековья. Он написал эти фрески в ознаменование конца долгой вражды между двумя семействами, Толомеи и Салимбени. В 1339 году, наконец, настал мир.
— Неужели? — Мне вспомнилось, как Джульетта и брат Лоренцо чудом спаслись от головорезов Салимбени на дороге близ Сиены. — У меня сложилось впечатление, что в 1340 году вражда между нашими предками была в самом разгаре. По крайней мере, за городскими стенами.
Ева-Мария как-то неловко улыбнулась: либо ей понравилось, что я взяла на себя труд ознакомиться с семейными преданиями, либо возмутило, что я осмелилась возразить. Но она любезно согласилась с моей точкой зрения и ответила:
— Ты права, примирение повлекло непредсказуемые последствия. Так всегда бывает, когда вмешиваются бюрократы. — Она всплеснула руками: — Если люди хотят воевать, их не остановишь. Если прекратить вражду в пределах городских стен, они перенесут вражду в предместья и далее, где им все сойдет с рук. Но, по крайней мере, в Сиене мятежи успевали вовремя пресечь. А все почему?
Она взглянула на меня, словно предлагая угадать ответ, но я, разумеется, не угадала.
— Потому что, — продолжила Ева-Мария, назидательно крутя указательным пальцем у моего носа, — в Сиене всегда существовала собственная милиция. Чтобы держать в рамках Салимбени и Толомеи, горожанам Сиены пришлось научиться мобилизовываться и выдворять разбушевавшихся смутьянов с городских улиц за считанные минуты. — Она уверенно кивнула, как бы соглашаясь с собой. — Мне кажется, именно поэтому противоречия до сих пор столь сильны. Эффективность нашей старой доброй милиции заложила основу для создания Сиенской республики. Если хотите обуздать плохих парней, вооружите хороших!
Я улыбнулась этому выводу, сделав вид, будто в этих скачках у меня нет лошади. Еще не время было говорить Еве-Марии, что я не верю в силу оружия и по личному опыту знаю, что так называемые хорошие парни на поверку ничуть не лучше плохих.
— Мило, не правда ли? — кивнула на фреску Ева-Мария. — Город в ладу с собой.
— Пожалуй, — согласилась я. — Хотя, должна сказать, горожане что-то не ликуют от счастья. Смотрите, — я указала на молодую женщину, стоявшую в кольце танцующих девушек словно в западне. — Она, похоже, очень… Ну, не знаю… погружена в свои мысли.
— Может, она засмотрелась на свадебную процессию? — предположила Ева-Мария, показав на вереницу людей, следовавших за невестой на лошади. — И вспомнила о собственной потерянной любви?
— Она смотрит на барабан, — указала я. — Вернее, на тамбурин. А остальные танцовщицы выглядят… зловеще. Смотрите, как они окружили ее во время танца. Одна из них смотрит на ее живот… — Я быстро взглянула на Еву-Марию, но по ее лицу ничего нельзя было прочитать. — Или у меня разыгралось воображение?
— Нет, — тихо сказала она. — Маэстро Амброджио действительно хотел привлечь к ней внимание. Он сделал группу танцующих женщин больше всех остальных на фреске. Если присмотреться, лишь одна эта девушка увенчана тиарой — вон, в прическе.
Я прищурилась и убедилась, что Ева-Мария не ошиблась.
— А известно, кто она?
Ева-Мария пожала плечами:
— Официально — нет, не известно. Но между нами… — Она подалась ко мне и понизила голос: — Я думаю, она одна из твоих прабабок, Джульетта Толомеи.
Меня настолько шокировало произнесенное ею имя — мое имя — и моя же догадка, которую я высказала в телефонном разговоре Умберто, что я выпалила:
— Как вы узнали?.. Что это моя прабабка, я имею в виду?
Ева-Мария чуть не рассмеялась:
— Но это же очевидно! Иначе, зачем твоей маме называть тебя в ее честь? Кроме того, она мне лично говорила, что вы ведете свой род напрямую от Джульетты и Джианноццы Толомеи.
От ее уверенности я пришла почти в ужас. В голове образовался информационный смерч.
— Я и не знала, что вы были знакомы с моей матерью, — тихо проговорила я, гадая, отчего она не сказала мне раньше.
— Один раз она приезжала с визитом с твоим отцом, еще до свадьбы. — Ева-Мария помолчала. — Она была очень молода, моложе, чем ты сейчас. На празднике была сотня гостей, но мы весь вечер толковали о маэстро Амброджио. Именно твои родители рассказали мне все, что я сейчас говорю. Они были очень эрудированны, много знали об истории наших кланов. Как жаль, что все так обернулось…
Минуту мы молчали. Ева-Мария смотрела на меня с кривой улыбкой, словно зная, что у меня на языке раскаленным железом горит вопрос, но я не могла заставить себя спросить: кем ей приходится преступный Лучано Салимбени и что ей известно о гибели моих родителей?
— Твой отец считал, — продолжала Ева-Мария, нарушив неловкое молчание, — что маэстро Амброджио зашифровал в этой фреске целую историю, трагедию, о которой нельзя было открыто говорить. Смотри, — указала она на фреску. — Видишь маленькую птичью клетку на верхнем окне? Что, если я скажу тебе, что это здание — палаццо Салимбени, а человек, которого можно разглядеть внутри, — сам Салимбени, восседает на троне как король, и у его ног пресмыкаются люди, униженно умоляя ссудить их деньгами?
Почувствовав, что этот разговор причиняет боль Еве-Марии, я твердо решила не позволить прошлому разделить нас.
— Кажется, он у вас не в почете?
Она ответила с гримасой:
— О, это был великий человек. Но маэстро Амброджио его недолюбливал, разве ты не замечаешь? Смотри, здесь свадьба, здесь танцует печальная девица, а там — птичка в клетке. О чем говорят эти символы? — Я не ответила, а Ева-Мария посмотрела в окно: — Мне было двадцать два, когда я вышла за него. За Салимбени. Ему было шестьдесят четыре. По-твоему, это неравный союз? — Она посмотрела мне в глаза, пытаясь прочесть мои мысли.
— Не обязательно, — ответила я. — Вы же знаете, что моя мать, например…
— Ну, а я вышла, — оборвала меня Ева-Мария. — Мне казалось, он очень стар и скоро умрет. Зато он был богат, и теперь у меня красивый дом. Ты обязательно должна приехать ко мне в гости в самое ближайшее время.
Озадаченная неожиданной откровенностью и последовавшим приглашением, я ответила только:
— Да, конечно, с удовольствием.
— Отлично! — Она покровительственно положила руку мне на плечо. — А теперь найди на фреске героя!
Я чуть не прыснула. Ева-Мария Салимбени была непревзойденным виртуозом в искусстве менять тему.
— Ну же, — нетерпеливо сказала она, как учительница перед классом ленивых детей. — Где здесь герой? На фресках всегда есть герой, это закон жанра.
Я послушно принялась разглядывать фигуры.
— Кто угодно может быть им.
— Героиня в городе, — сказала Ева-Мария, ткнув пальцем в воздух. — И очень печальна. Значит, герой должен быть?.. Смотри! Слева изображена жизнь в пределах городской стены. Посередине Порта Романа, южные городские ворота, делят фреску на две части. А на правой стороне…
— О'кей, поняла, я уже вижу, — перебила я, оказываясь способной ученицей. — Это парень на лошади, уезжающий из города.
Ева-Мария улыбнулась — не мне, а фреске.
