грубость, если у него хватит на это такта.
Возвращаясь в гостиницу, я выбирала малоосвещенные и малолюдные улочки. Шагая в темноте и надеясь, что иду правильно, я была так занята напряженным пережевыванием разговора с Алессандро, вернее, запоздало пришедшими в голову колкостями, что не сразу заметила слежку.
Поначалу было странное ощущение, что я не одна. Но вскоре я поняла: сзади кто-то идет. Когда я шла, я различала тупые звуки шагов в обуви на мягкой подошве и шорох одежды моего преследователя, но стоило остановиться, как все стихало и меня обступала зловещая тишина.
Круто свернув на первую попавшуюся улицу, я боковым зрением заметила сзади движение и силуэт мужчины. Либо я схожу с ума, либо это тот же отморозок, который шел за мной от палаццо Толомеи. В памяти та встреча отпечаталась в разделе опасных, и теперь, распознав фигуру и походку, мозг врубил оглушительную тревожную сирену, от которой все рациональные мысли вылетели из головы. Я скинула туфли, и второй раз за вечер припустила бегом.
ІІІ.ІІ
И я любил? Нет, отрекайся взор:
Я красоты не видел до сих пор!
Сиена, 1340 год от Рождества Христова
Ночь обещала немало веселья и проказ.
Едва Ромео с кузенами немного отошли от башни Марескотти, как бросились за угол дома, задыхаясь от смеха. Сегодня вечером улизнуть из дома оказалось легче, чем обычно: в палаццо Марескотти все было вверх дном по случаю нагрянувшей в гости родни из Болоньи. Отец Ромео, команданте Марескотти, не переставая ворчать, велел устроить званый обед с музыкантами, чтобы утереть болонцам нос. В конце концов, что может предложить Болонья, чего не в силах удесятерить Сиена?
Отлично зная, что они в очередной раз нарушают комендантский час, Ромео с братьями торопливо надели яркие карнавальные маски, верные спутницы своих ночных эскапад.
Пока они возились с узлами и завязками, мимо в сопровождении мальчишки с факелом прошел знакомый мясник, неся на крюке огромный окорок. Впрочем, мяснику хватило смекалки не подавать виду, что он их узнал: когда-нибудь Ромео станет хозяином палаццо Марескотти и сам будет выбирать поставщиков провизии.
Справившись, наконец, с масками, молодые люди снова надели бархатные шляпы, надвинув их поглубже. Один из них перехватил лютню, которая висела у него за спиной на ленте, и взял несколько мажорных аккордов.
— Джу-у-у-льетта! — запел он задорным фальцетом. — Я стал бы твоей пти-и-ичкой, такой маленькой нескромной пти-и-ичкой. — Пение он сопровождал птичьими прыжками, и все, кроме Ромео, покатывались со смеху.
— Очень смешно, — нахмурился Ромео. — Посмейся еще над моими ранами — и получишь парочку собственных!
— Идемте же, — вставил кто-то, воспользовавшись паузой. — Иначе она ляжет спать, и твоя серенада станет колыбельной!
Если говорить о расстоянии, идти им было недолго — каких-то пятьсот шагов, — но на деле это обернулось настоящей одиссеей. Несмотря на поздний час, на улицах было не протолкнуться: горожане общались с приезжими, продавцы — с покупателями, пилигримы — с ворами, и на каждом углу торчал пророк с восковой свечой, громогласно проклинавший мерзости бренного мира, провожая проходящих мимо проституток тоскливым взглядом, какой можно увидеть у собак, следящих за длинной связкой сосисок.
Проложив себе путь локтями, перепрыгнув через канаву там, через нищего — здесь, пробравшись, согнувшись в три погибели, под телегами с товаром и портшезами, молодые люди оказались у площади Толомеи. Вытянув шею посмотреть, почему толпа застыла в неподвижности, Ромео разглядел раскрашенную статую, покачивавшуюся в ночном воздухе на лестнице церкви Святого Христофора.
— Смотрите, — сказал один из его кузенов. — Толомеи пригласили на ужин Святого Христофора! Что-то он не потрудился приодеться. Стыд, да и только!
Они благоговейно смотрели на факельное шествие от церкви к палаццо Толомеи, и Ромео вдруг понял, что это шанс войти в запретный дом через парадный вход, вместо того чтобы глупо отираться под предполагаемым окном Джульетты. Длинная процессия знатных горожан тянулась за священнослужителями, несшими статую святого, и все они были в карнавальных масках. Все знали, что мессир Толомеи несколько раз в год устраивает маскарады, чтобы изгнанные из Сиены союзники и провинившиеся перед законом родственники могли спокойно попасть в дом (иначе на балу попросту было бы некому танцевать).
— Сдается мне, — сказал Ромео, чтобы подбодрить кузенов, — что мы повисли на каблуках Фортуны. Неужели она помогает нам только затем, чтобы в единый миг раздавить и хорошенько посмеяться? Идемте!
— Подожди! — сказал один из них. — Я боюсь…
— Ты боишься слишком рано! — оборвал его Ромео. — О, храбрые господа!
Суматоха на ступенях церкви Святого Христофора была именно тем, чего не хватало Ромео, чтобы вынуть факел из подставки и выбрать ничего не подозревавшую жертву: пожилую вдову без компаньонки.
— Прошу вас, обопритесь на мою руку, — сказал он. — Мессир Толомеи велел позаботиться о вас.
Женщина отнюдь не выказала недовольства при виде крепкой, мускулистой руки и нахальной молодой улыбки.
— Впервые такое внимание, — сказала она с достоинством. — Но Толомеи явно умеет загладить вину.
Все, кто не видел своими глазами, сочли бы это невозможным, но, оказавшись в палаццо, Ромео вынужден был признать, что Толомеи перещеголяли Марескотти в количестве фресок. Не просто каждая стена открывала очередную страницу триумфа Толомеи в прошлом и благочестия в настоящем, но даже потолки служили прославлению богобоязненности семейства. Будь Ромео один, он бы задрал голову и с открытым ртом рассматривал мириады экзотических существ, бороздивших этот частный рай, однако об уединении приходилось только мечтать. Ливрейные стражи в полном вооружении истово вытянулись у каждой стены, и страх быть узнанным пересилил дерзость и заставил Ромео рассыпаться в подобающих комплиментах вдове, когда все выстроились для первого танца.
Если у вдовы и были какие-то сомнения насчет истинного положения Ромео — благоприятное впечатление от его богатых одежд несколько портило подозрительное знакомство, — то изящество танца и грация поз красноречиво свидетельствовали о благородном происхождении юнца.
— Какая неожиданная удача посетила меня сегодня, — понизив голос, сказала она, чтобы расслышал только Ромео. — Но скажите же, вы проникли сюда с каким-то умыслом или просто желали… потанцевать?
— Каюсь, — без запинки ответил Ромео, обещая голосом не слишком много и не слишком мало, — грешен в страстной любви к танцам. Могу отплясывать часами.
Женщина тихо засмеялась, вполне успокоившись. В танце она постепенно раскрепостилась, больше, чем хотелось бы Ромео, иногда проводя шаловливой рукой по бархату одежды и с наслаждением ощущая молодую крепкую плоть, но Ромео был слишком занят своими мыслями, чтобы отстранить эту руку.
Он пришел сюда в надежде увидеть девушку, которую спас и чьи прелестные черты запечатлел маэстро Амброджио. Художник отказался назвать ее имя, но Ромео быстро разузнал и это. Не прошло и недели после приезда в Сиену монаха с телегой, как по городу поползли слухи, что мессир Толомеи водил к воскресной мессе красавицу чужестранку с глазами голубыми, как океан, по имени Джульетта.
Оглядывая зал — красивых, кружащихся в танце женщин в ярких платьях и мужчин, выставивших руки, чтобы вовремя поймать своих дам, — Ромео не понимал, почему той девушки нигде не видно.
