Разумеется, такую красавицу приглашали бы наперебой, она не сидела бы ни одного танца; единственной трудностью было бы пробиться сквозь толпу кавалеров, жаждавших ее внимания. Но с этим препятствием Ромео справлялся много раз и эту игру любил.
Терпение всегда было его тактикой, как у греческого принца под стенами Трои, терпение и выжидание, пока соперники по очереди выставят себя на посмешище. Затем наступала очередь первого контакта: дразнящая многозначительная улыбка, говорившая о чем-то, понятном только им двоим, потом долгий взгляд с другого конца зала, потемневший от страсти взор без улыбки, и, ей-богу, в следующий раз, когда их руки соприкасались в танце, ее сердце начинало колотиться так, что можно было видеть, как бьется голубая жилка на обнаженной шее. И именно в этот момент он впервые ее целовал…
Но понемногу терпение Ромео истощилось. Один танец сменял другой, гости кружились подобно небесным телам, образуя всевозможные созвездия, кроме того единственного, о котором он мечтал. Все были в масках, но по цвету волос и улыбкам Ромео видел, что девушки, ради которой он пришел, на балу нет. Не увидеть ее было бы катастрофой; получалось, кроме бала-маскарада, тайное проникновение в палаццо Толомеи ничего ему не принесло. Придется снова гадать, где ее балкон, и распевать серенады голосом, который Творец позабыл приспособить для пения.
Существовала опасность, что слухи ввели его в заблуждение и иноземная голубоглазая красавица на мессе была не той, кого он ищет. Если это так, тогда танцевальные па в бальном зале мессира Толомеи были напрасной тратой времени. Девушка, о которой он мечтал, скорее всего, сладко спит где-нибудь в другом доме Сиены. Ромео почти уже потерял покой, когда внезапно ощутил на себе чей-то жгучий взгляд.
Сделав пируэт там, где никакого пируэта не требовалось, Ромео бешено стал вращать глазами, оглядывая зал, — и увидел лицо, полускрытое вуалью, наброшенной на волосы, и глаза, смотревшие прямо на него с темной галереи второго этажа. Но едва он узнал этот тонкий овал лица, как женская головка скрылась в тени, словно не желая быть замеченной.
Он резко повернулся к своей даме, залившись краской от возбуждения. Судьба дала ему возможность лишь на кратчайший миг издали увидеть незнакомку, но сердце подсказывало, что девушка на галерее — его любимая Джульетта, и что она тоже смотрела на него, словно зная, кто он и зачем пришел.
Новый танец увлек его в грандиозное величественное шествие по залу, и лишь после следующего танца Ромео, наконец, углядел в толпе своего кузена и красноречивым взглядом заставил его подойти.
— Где ты был? — прошипел он. — Ты что, не видишь, что я тут подыхаю?
— Скажи мне спасибо, а не брани, — прошептал его кузен, заменяя Ромео в танце. — Это паршивый бал с паршивым вином, и паршивыми бабами, и… Постой, куда ты?
Но Ромео уже бежал, глухой к обескураживающим словам нелепой к укоризненному взгляду вдовы. В такую ночь, как эта, для смелого человека нет запертых дверей. Все слуги и стражи заняты внизу, поэтому верхние этажи для любовника — то же самое, что лесной пруд для охотника: обещание сладкой награды для терпеливого.
На втором этаже одуряющая атмосфера маскарадного веселья превращала старого в молодого, мудрого — в глупца, скрягу — в щедрого. В галерее, Ромео миновал много темных ниш, откуда доносилось шуршание шелка и приглушенный смех. То здесь, то там белевшая в темноте полоска выдавала неосторожно обнаженную часть тела, а проходя мимо особенно сладострастного уголка, Ромео чуть было не остановился поглазеть, заинтригованный безграничной гибкостью человеческого тела.
Однако чем дальше он уходил от лестницы, тем тише становилось вокруг, и когда он, наконец, вошел в галерею, откуда открывался вид на бальный зал внизу, вокруг не оказалось никого. Там, где стояла Джульетта, полускрытая мраморной колонной, теперь была только пустота, а в дальней стене Ромео увидел закрытую дверь, открыть которую не решился.
Разочарование было велико. Ну почему он не вырвался из круга танцующих раньше, как падающая звезда из вечной скуки незыблемого порядка вещей? Почему он был так уверен, что она непременно дождется его? Безумец, он сплел себе сказку, а теперь пришло время печального финала.
И когда он уже повернулся, чтобы уйти, дверь в дальней стене открылась, и стройная фигура с пышными волосами огненного цвета проскользнула в галерею, словно античная дриада через трещину во времени. Створка закрылась с глухим стуком. Секунду стояла тишина, нарушаемая лишь звуками музыки снизу, однако Ромео казалось, что он различает чье-то дыхание — кто-то неожиданно для себя увидел неясную тень, едва различимую во мраке лоджии, и замер, стараясь не дышать.
Нужно было сказать что-нибудь успокаивающее, но волнение Ромео было слишком велико, чтобы впрячь его в одну повозку с хорошими манерами. Вместо того чтобы извиниться за вторжение или учтиво представиться, он просто сорвал карнавальную маску и пылко шагнул вперед, желая вытащить девицу из тени и откинуть наконец вуаль с этого живого лица.
Девушка не подалась ему навстречу, но и не отстранилась; она просто подошла к краю балкона и стала смотреть на танцующих. Приободрившись, Ромео последовал ее примеру. Когда она нагнулась над перилами, он ощутил безмерную радость, отметив ее тонкий профиль, подсвеченный огнями бала. Маэстро Амброджио несколько преувеличил возвышенность ее прелестных черт, но даже он не смог передать яркость ее глаз и загадочность улыбки. А спелую мягкость ее приоткрытых в дыхании губ маэстро предоставил Ромео наблюдать самому.
— Какая достойная свита, — заговорила девушка, — для короля трусов.
Удивленный горечью в ее голосе, Ромео не нашелся с ответом.
— Кто еще, — продолжала она, не поворачивая головы, — станет проводить ночь, скармливая виноград раскрашенным паяцам, когда убийцы открыто разгуливают по городу, хвастаясь своими подвигами? Разве порядочный человек станет устраивать балы, когда его родной брат совсем недавно… — Голос ее пресекся.
— Большинство людей, — голос Ромео самому ему показался незнакомым, — считает мессира Толомеи храбрым человеком.
— Значит, большинство ошибается, — ответила девушка. — А вы, синьор, теряете время. Сегодня я не буду танцевать, у меня слишком тяжело на сердце. Так что возвращайтесь к моей тетке и наслаждайтесь ее ласками; от меня вы не получите ничего.
— Я пришел сюда не танцевать, — возразил Ромео, дерзко приблизившись. — Я здесь потому, что не мог не прийти. Взглянете ли вы на меня?
Она помолчала, заставляя себя не повернуть головы.
— С какой стати мне смотреть на вас? Неужели ваша душа настолько низменнее вашего тела?
— Я не знал моей души, — сказал Ромео, проникновенно понизив голос, — пока не увидел ее отражение в ваших глазах.
Она ответила не сразу, но когда заговорила, ее голос был достаточно резок, чтобы слегка задеть даже смелость Ромео.
— Когда же вы растлили мои глаза своим обликом? Для меня вы всего лишь искусный танцор, мелькнувший в толпе. Какой же демон украл мои глаза и отдал их вам?
— Виновник — сон, — сказал Ромео, любуясь тонким профилем и надеясь, что девушка улыбнется. — Он забрал их с вашей подушки и принес мне. О, сладкая мука этого сна!
— Сон, — резко ответила девушка, упрямо не поворачивая головы, — отец всякой лжи!
— Но и мать надежды.
— Возможно. Но первенец надежды — трагедия!
— С какой семейной нежностью вы о них говорите, словно о родственниках…
— О нет! — воскликнула она с пронзительной горечью. — Я не смею похвалиться столь высоким родством. Когда я умру, если это случится подобающим образом и с отправлением религиозных ритуалов, пусть ученые мужи спорят, чья кровь во мне текла.
— Мне нет дела до вашей крови, — сказал Ромео, дерзко коснувшись пальцем ее шеи. — Хотя я не отказался бы разобрать тайнопись, выведенную голубыми жилками на вашей коже.
От этого прикосновения девушка на мгновение замерла. Когда она заговорила снова, сбивчивое дыхание подпортило эффект от ее слов.
— Тогда, боюсь, — бросила она через плечо, — вы будете разочарованы. Ибо моя кожа расскажет не прелестную повесть, но лишь историю кровавой резни и мести.
