— А замужней подобает?
— …Особенно учитывая, кто его прислал. На правах старого доверенного друга я должен предостеречь вас против пагубного влечения к Ромео Марескотти… Подождите! — Брат Лоренцо поднял руку, предупреждая реплику Джульетты: — Да, я согласен, он не лишен своеобразного обаяния, но в глазах Бога он отвратителен.
Джульетта вздохнула.
— Вовсе он не отвратителен. Вы просто завидуете.
— Завидую? — презрительно фыркнул монах. — Мне нет дела до внешности, ибо жизнь плоти длится от утробы до могилы. Я говорю о низости его души.
— Как вы можете говорить такое о человеке, спасшем наши жизни? — резко возразила Джульетта. — О человеке, которого до той минуты не встречали, о котором ничего не знаете!
Брат Лоренцо предостерегающе поднял палец.
— Я знаю достаточно, чтобы предсказать его будущее. В этом мире есть растения и твари, которые служат лишь одной цели — навлекать страдания и несчастия на все, с чем судьба приведет им соприкоснуться. Взгляните на себя! Вы уже страдаете от этой связи!
— Но ведь… — Джульетта замолчала, справляясь с волнением. — Но ведь его добрые дела искупил и любые пороки, которые, может, и коренились в нем раньше! — Видя враждебность на лице Лоренцо, она очень спокойно прибавила: — Небеса не выбрали бы Ромео своим инструментом в деле нашего избавления, не пожелай сам Господь его спасения.
— В силу своей божественной природы боги не имеют желаний, — поправил ее брат Лоренцо.
— Ну а я имею. И хочу быть счастливой. — Джульетта прижала свиток пергамента к сердцу. — Я знаю, о чем вы думаете. Вы хотите меня защитить как старый, верный друг и боитесь, что Ромео причинит мне боль. Великая любовь, считаете вы, несет в себе зерно великой скорби. Возможно, вы и правы. Возможно, мудрый отвергнет первое, чтобы спастись от второго, но я скорее предпочту дать выжечь себе глаза, чем родиться слепой.
Прошло много недель, и много писем было написано, прежде чем состоялось второе свидание Джульетты и Ромео. Пылкость их переписки нарастала неистовым крещендо и разрешилась, наконец, несмотря на все попытки брата Лоренцо унять бурю юных чувств, взаимным признанием в вечной любви.
Лишь один человек был посвящен в романтическую тайну Джульетты — ее сестра-близнец Джианноцца, единственная родная душа, оставшаяся у нее в этом мире после того, как Салимбени вырезали их семью. Джианноццу выдали замуж годом раньше, она уехала в имение мужа на юге Италии, но сестры всегда были дружны и часто обменивались письмами. В те времена чтение и письмо были редким умением для юных девушек, но мессир Толомеи от души ненавидел бухгалтерию и с удовольствием возложил эту часть домашних обязанностей на жену и дочерей, которым все равно было нечем заняться.
Однако при постоянном обмене письмами доставку писем Джианноццы можно было назвать в лучшем случае нечастой, и Джульетта подозревала, что ее собственные письма опаздывают точно так же, если вообще доходят до адресата. После приезда в Сиену она не получила от Джианноццы ни единой весточки, хотя и послала ей несколько сообщений об ужасной резне в их доме и неласковом приеме, а теперь и о настоящем заключении в доме дяди Толомеи.
Доверяя осмотрительности брата Лоренцо, аккуратно отправлявшего ее письма, Джульетта понимала, что монах не в силах проследить их дальнейшую судьбу. Не располагая деньгами для оплаты почтовой доставки, она вынужденно полагалась лишь на доброту и порядочность путешественников, направлявшихся в те края, где жила ее сестра. Но теперь, когда дядя запер ее под домашним арестом, любой мог остановить брата Лоренцо на выходе из палаццо и потребовать вывернуть карманы рясы.
Поэтому Джульетта начала прятать письма Джианноцце под половицей. Довольно и того, что брат Лоренцо доставляет ее любовные письма Ромео; понуждать его распространять и другие свидетельства ее бесстыдных чувств было бы жестоко. Поэтому мечтательно-подробные отчеты об амурных делах томились под полом в ожидании посланца, который доставит их всех разом, — или дня, когда Джульетта бросит их скопом в огонь.
Что до ее писем Ромео, она получала пылкие ответы на каждое. Она изъяснялась сотнями слов — он отвечал тысячами; когда она писала «нравится», он отвечал «люблю». Она была смелой и называла его пламенем, но он был смелее и называл ее солнцем. Она отваживалась мечтать о танцах с ним в бальном зале, а он не мог думать ни о чем другом, кроме как остаться с ней наедине.
После взаимного признания горячая любовь знает лишь два пути: первый ведет к удовлетворению желаний, второй — к разочарованию; покой невозможен. Поэтому однажды в воскресное утро, когда после мессы в соборе Святого Христофора Джульетте и ее кузинам позволили пойти на исповедь, войдя в исповедальню, она обнаружила, что за перегородкой вовсе не священник.
— Простите меня, отец мой, ибо я согрешила, — привычно начала она, ожидая встречных вопросов.
Вместо этого она услышала шепот:
— Как это любовь может быть грехом? Если Господь не предназначал людям любить, зачем он создал такую красоту, как твоя?
Джульетта задохнулась от удивления и страха.
— Ромео? — Она опустилась на колени, пытаясь что-нибудь разобрать сквозь металлическую филигрань, и действительно, за решеткой ей удалось разглядеть смутные очертания улыбки. Так улыбаться мог кто угодно, только не священник. — Как ты посмел сюда прийти? Тетка в десяти шагах от исповедальни!
— В твоем сладком голосе больше опасности, — пожаловался Ромео, — чем в двадцати сварливых тетках. Молю тебя: продолжай, и пусть твои речи погубят меня окончательно. — Он прижал ладонь к решетке, желая, чтобы Джульетта сделала то же самое. Она подчинилась и, хотя их руки не соприкасались, ощутила тепло его ладони.
— Как бы мне хотелось, чтобы мы были простыми крестьянами, — прошептала она, — и встречались когда захочется.
— А если бы мы, простые крестьяне, встречались, — подхватил Ромео, — что бы мы делали?
Джульетта порадовалась, что он не видит, как порозовело ее лицо.
— Тогда между нами не было бы решетки.
— Этого, по-моему, слишком мало.
— Ты, — продолжала Джульетта, просунув кончик пальца через крошечное отверстие решетки, — несомненно, говорил бы рифмованными куплетами, как делают мужчины, обольщая строгих дев. Чем меньше у девушки желания, тем изысканнее стихи.
Ромео с трудом подавил смех.
— Во-первых, я никогда не слышал, чтобы бедный крестьянин изъяснялся стихами. Во-вторых, я точно знаю, к какой поэзии прибегнуть. Не слишком утонченной, в нашем-то случае.
— Негодяй! Отныне я стану образцом благонравия и буду избегать твоих поцелуев!
— Легко говорить, обнимаясь через стенку, — усмехнулся он.
Секунду они стояли молча, словно пытаясь прочесть мысли друг друга через деревянные плашки.
— О, Ромео, — вырвался грустный вздох у Джульетты. — Неужели такой и будет наша любовь? Тайна в темной комнате, когда жизнь кипит снаружи?
— Это ненадолго, если у меня все получится. — Ромео закрыл глаза и представил, что прижимается не к стене, а к гордому лбу Джульетты. — Я искал сегодня встречи, чтобы сказать — я решился просить отца дать согласие на нашу свадьбу и пойти к Толомеи сватать тебя.
— Ты хочешь… жениться на мне? — Джульетта не была уверена, что правильно поняла возлюбленного. Он не спрашивал ее, а говорил как о решенном деле. Сиенская манера, не иначе.
— А что мне остается? — простонал он. — Я должен обладать тобой полностью, есть с тобой и спать с тобой, иначе я иссохну, как изголодавшийся узник. Ну, вот я и сделал тебе предложение. Прости за недостаток романтики.
По другую сторону решетки настала тишина. Ромео уже начал волноваться, что оскорбил девушку. Он
