Вновь включившись в скачку, он старался держаться как можно ближе к троице, низко опустив голову и надеясь, что никто из обитателей башен — сторонников Салимбени — не рискнет нанести увечье сыну своего патрона. Его расчет оправдался. При виде штандарта Салимбени с тремя бриллиантами каждый колебался лишнюю секунду, упуская миг, когда нужно было бросать горшки и камни, и пока четверо наездников галопом неслись по Сан-Донато, Ромео не задел ни один брошенный предмет.
На пьяцца Салимбени пришло время сделать невозможное: обогнать троих соперников, одного за другим, до крутого поворота на виа дель Капитано, ведущую на пьяцца Дуомо. Наступил момент истины: если он с четвертого места выйдет на первое, все увидят в том длань Провидения и несомненный знак Божественного вмешательства.
Пришпорив лошадь, Ромео нагнал троих соперников, приготовившись обойти молодых Толомеи и Салимбени, скакавших бок о бок, будто старинные союзники, но едва поравнялся с ними, как Нино Салимбени отвел назад руку, как скорпион жало, и блеснувший кинжал впился в тело Тебальдо Толомеи, туда, где между доспехом и шлемом виднелась нежная шея.
Все случилось так быстро, что никто не разглядел, кто и как нанес удар: золотом блеснуло лезвие, и после короткой агонии семнадцатилетний Тебальдо Толомеи мешком рухнул с лошади, безвольно раскинувшись как тряпичная кукла посреди пьяцца Толомеи. Его тело с громкими воплями оттащили в сторону клиенты его отца, а убийца поскакал вперед не оглядываясь.
Единственным, кто отреагировал на ужасное злодеяние, был третий наездник, который, боясь за собственную жизнь — он оставался единственным реальным соперником в борьбе за лидерство, — действуя древком копья-штандарта, старался сбросить убийцу с коня.
Отдав поводья — Цезарь сам знал, что делать, — Ромео старался обойти двух сцепившихся всадников, но вылетел из седла, когда Нино Салимбени крепко задел его боком своего коня в попытке увернуться от копья третьего всадника. Повиснув чуть ли не на стремени, Ромео увидел, что они скачут уже мимо палаццо Марескотти, и понял, что приближается самый важный и смертельно опасный угол Палио. Если он не усядется в седло до поворота, не только скачки, но и жизнь закончится для него бесславно — и очень скоро.
Стоя на пьяцца дель Дуомо, брат Лоренцо в который раз утро горько сожалел, что не остался в своей уединенной келье с молитвенником. Зачем он поддался охватившему город безумию и вышел на улицу? Теперь он стоял, зажатый в толпе, не в силах выбраться, едва различая финишную линию и это чертово полотнище, колыхавшееся на высоком древке, эту шелковую петлю на шее невинности, — палио.
Рядом был сооружен помост для глав знатных семейств. В отличие от помоста магистратов здесь было меньше роскоши и славных предков, но, несмотря на хвастливые заявления о скромности, не меньше чванства. Мессиры Толомеи и Салимбени сидели на первом помосте, предпочитая смотреть на триумф своих сыновей с мягких подушек, чем чихать от пыли на старте в Фонтебекки, преподавая отеческое наставление неблагодарным неслухам.
Сидя наверху и снисходительно помахивая своим выкрикивавшим здравицы сторонникам, они не могли не обратить внимание, что в этом году настроение толпы изменилось. Палио всегда сопровождались музыкальной какофонией — каждый орал песни своей контрады и воспевал собственных героев, в том числе Толомеи и Салимбени, если в скачках участвовал кто-нибудь из этих кланов, но в этом году большинство людей дружно подхватывали песни Аквилы, орла Марекотти.
Заметно было, что Толомеи неуютно на открытом помосте. Про себя брат Лоренцо осмелился предположить, что самовластный хозяин дома усомнился в мудрости своего поступка — привести с собой главный приз скачек, племянницу Джульетту.
Девушку, сидевшую между дядей и будущим мужем, было трудно узнать. Поистине королевский наряд резко контрастировал с посеревшим, осунувшимся лицом. Она повернула голову и посмотрела прямо туда, где стоял брат Лоренцо, словно зная, что он тоже на Палио и наблюдает за ней. При виде лица Джульетты сердце чернеца сжалось от сочувствия, моментально сменившегося яростью оттого, что он бессилен спасти ее.
Неужели Господь спас девицу от резни, унесшей жизни всех ее родных, лишь затем, чтобы отдать в руки отъявленного негодяя, пролившего их кровь? Жестокий рок, несправедливая судьба! Брат Лоренцо вдруг горько пожалел, что и Джульетта, и он уцелели в той кровавой бойне.
Если бы Джульетта, выставленная на подиуме как товар на продажу, прочла мысли своего друга, то согласилась бы, что брак с Салимбени — участь горше смерти. Но она старалась не отчаиваться: Палио еще не закончились, Ромео, насколько она знала, жив, а значит, Небеса от них не отвернулись.
Если бы Дева Мария действительно оскорбилась поведением Ромео в соборе, то поразила бы его смертью на месте, а раз он остался жив и беспрепятственно вернулся домой, значит, Небесам угодно его участие в скачках. Но одно дело — Божественный замысел, и совсем другое — планы сидевшего рядом с ней Салимбени.
Донесшийся издалека нарастающий лошадиный топот всколыхнул толпу, и она разразилась бешеными воплями. Люди наперебой выкрикивали имена своих любимцев и соперников, словно это могло как-нибудь направить руку Провидения. Зрители вытягивали шеи, вставали на цыпочки, чтобы увидеть, кто из пятнадцати участников Палио первым въедет на площадь, но Джульетта не смотрела туда. Закрыв глаза, чтобы не видеть поднявшуюся вокруг суматоху, они прижала сложенные руки к губам, осмелившись повторять одно слово, которое могло все спасти:
— Аквила!
И через невыносимо долгую секунду это слово подхватили тысячи голосов на площади:
— Аквила! Аквила! Аквила!
Это слово кричали с восторгом, вопили с хохотом, шипели с презрением. Джульетта взволнованно открыла глаза и увидела, как Ромео пронесся по площади — взмыленный конь оступался на булыжниках площади и ронял пену — прямо к разукрашенному возку с палио. Его черты были искажены яростью, Джульетта в ужасе заметила кровь на его лице и одежде, но он по-прежнему сжимал в руке копье с орлом, и он был первым. Первым!
Не останавливаясь для приветствий толпе, Ромео подскакал прямо к возку, растолкал пухлых певчих с прицепленными крыльями, вырвал палио за древко и с силой воткнул на его место свой штандарт. Высоко подняв приз, он с нескрываемым торжеством повернулся к своему ближайшему сопернику, Нино Салимбени, и насладился его яростью .
Никому не было дела до участников, которые пришли третьим, четвертым и пятым; почти все головы повернулись посмотреть, как поступит Салимбени при таком неожиданном повороте событий. К этому времени в Сиене не осталось ни мужчины, ни женщины, которых не тронул бы горячий вызов Ромео, брошенный Салимбени, и обещание Деве Марии после победы в Палио не шить из палио одежду, но застелить им брачное ложе, и многие сердца были на стороне юных влюбленных.
Увидев святое знамя в руке Ромео, Толомеи резко встал, готовый флюгером повернуться под изменившимся ветром фортуны. Вокруг жители Сиены вопили, умоляли, убеждали его изменить свою волю. Однако рядом с ним сидел мужчина, с которого станется забить подобную измену ему в глотку.
— Мессир Толомеи! — в полный голос крикнул Ромео, высоко подняв стяг. Конь под ним хрипел и пятился. — Небеса высказались за меня! Осмелитесь ли вы пойти против воли Пресвятой Девы и навлечь ее гнев на наш город? Неужели прихоть этого человека, — он дерзко указал на Салимбени, — для вас важнее безопасности сиенцев?
Общий яростный вопль толпы, казалось, сотряс стены домов. Солдаты, охранявшие помост, сомкнули ряды и приготовились защищаться. Среди толпы нашлись и такие, кто, не обращая внимания на вооруженную охрану, протягивали руки к Джульетте, крича, чтобы она спрыгнула к ним с помоста и они отнесут ее к Ромео. Но Салимбени разом пресек эти попытки, поднявшись и положив тяжелую руку ей на плечо.
— Вот и славно, малыш! — прокричал он в ответ, рассчитывая, что многочисленные друзья и сторонники помогут ему повернуть прилив настроений вспять. — Выиграл скачки? Иди домой и сшей себе шелковое платьице, будешь у меня подружкой невесты!..
Толпа не дала ему закончить.
— Позор Салимбени! — крикнул кто-то. — Ты попираешь волю Небес! — Толпа немедленно подхватила протест, негодующе выкрикивая оскорбления в адрес знати и готовясь излить ярость в бунте.
