тридцати — сорока футов длиной, вроде воздуховода в пирамиде, который наверху заканчивался крошечным полукруглым пятнышком голубого неба. Мне даже показалось, что я слышу шум транспорта.
— Слава тебе, Мария! — возликовала Дженис. — Мы снова в игре! Иди первая. Красота уступает очередь возрасту.
Травмы и страх от передвижений по темному туннелю не шли ни в какое сравнение с клаустрофобией, охватившей меня, когда я ползла по узкой шахте и терла о камни и без того ссаженные колени и локти. Всякий раз, когда я, сжав зубы, подтягивалась вверх на полфута на мысках и кончиках пальцев, тут же съезжала вниз на несколько дюймов.
— Шевелись! — зудела сзади Дженис. — Два часа лезть будем, что ли?
— Что ж ты первая не полезла? — огрызнулась я. — Ты же у нас скалолаз хоть на балкон, хоть к черту в задницу!
— Пробуй так, — сказала она, поддерживая рукой мою босоножку на каблуке под подошву. — Упирайся и отталкивайся.
Медленно и мучительно мы добрались до верха шахты, и хотя к концу она значительно расширилась, все равно воздуховод показался мне отвратительным местом.
— фу-у-у! — сказала Дженис, оглядывая мусор, который люди накидали через решетку. — Гадость какая… Это что, чизбургер?
— Ну, я даже не знаю… Если там есть сыр…
— Ой, смотри! — Она что-то подобрала. — Сотовый! Подожди… Нет, облом. Он разряжен.
— Если ты закончила копаться в мусоре, может, полезем дальше?
Буквально на брюхе мы проползли по помойке, слишком омерзительной для описания, и наконец добрались до вычурной крышки вертикального люка, отделявшей нас от поверхности земли.
— Где это мы? — спросила Дженис, прижавшись носом к частой бронзовой решетке и разглядывая ноги спешащих по делам прохожих. — Какая-то площадь. Огромная!
— Елки зеленые! — вырвалось у меня. Я же видела это место много раз, правда, под другим углом. — Это же Кампо! — Я стукнула по крышке. — Ого! Твердая.
— Эй! Э-эй! — Дженис вытянулась, чтобы слышнее получилось. — Меня кто-нибудь слышит? Есть здесь кто-нибудь?
Через несколько секунд недоверчивое юное личико с зелеными губами и рожком мороженого появилось за решеткой макушкой вниз.
— Чао! — сказала она, улыбаясь, как в скрытую камеру. — Меня зовут Антонелла.
— Привет, Антонелла, — сказала я, пытаясь вывернуть голову и встретиться с девочкой взглядом. — Мы тут типа застряли. Ты не могла бы… найти кого-нибудь, кто поможет нам выбраться?
Через двадцать бесконечных минут Антонелла вернулась с парой голых ступней в мужских пляжных шлепанцах.
— Маэстро Липпи?! — Я так изумилась, увидев моего друга художника, что у меня почти пропал голос. — Здравствуйте, вы меня помните? Я спала у вас на кушетке!
— Конечно, я вас помню! — просиял маэстро. — Как поживаете?
— Кгхм… Вы не посмотрите, можно ли снять эту штуку? — Я просунула пальцы сквозь частую решетку. — Мы здесь вроде как застряли. А это моя сестра, познакомьтесь.
Маэстро Липпи опустился на колени, чтобы лучше нас разглядеть.
— Вы ходили туда, куда не следовало?
Я нерешительно улыбнулась:
— Боюсь, что да.
Художник нахмурился.
— Вы нашли ее могилу? Украли ее глаза? Разве я не сказал вам оставить их там, где они есть?
— Мы ничего такого не делали! — Я украдкой покосилась на Дженис проверить, достаточно ли невинный у нее вид. — Мы заблудились, вот и все. Как вам кажется, мы могли бы как-то… — Я снова стукнула по крышке люка, и снова она оказалась очень жесткой. — …отвинтить эту штуку?
— Конечно, — не колеблясь, ответил он. — Это очень легко.
— Вы уверены?
— Уверен ли я! — патетически воздел руки маэстро. — Да я сам ее сделал!
Ужином в тот вечер стала паста примавера из банки, приправленная веточкой розмарина с подоконника маэстро Липпи, а на закуску — большая упаковка пластырей на наши ссадины. Мы насилу уместились за столом в его мастерской, разделив столешницу с картинами и растениями в горшках в разной степени увядания, но все равно художник и Дженис весело болтали, как старые друзья.
— Вы сегодня очень молчаливы, — сказал мне маэстро, отсмеявшись и подливая нам вина.
— Джульетта поссорилась с Ромео, — объяснила за меня Дженис. — Он сравнил ее с луной и сильно промахнулся.
— А! — сказал маэстро Липпи. — Он приходил сюда вчера вечером с несчастным видом. Теперь я понимаю почему.
— Он был здесь вчера? — переспросила я.
— Да, — кивнул художник. — Сказал, что вы не похожи на картину, что вы гораздо красивее и куда более — как он выразился? — ах да, фатальны. — Маэстро широко улыбнулся и игриво поднял за меня бокал.
— А он случайно не упоминал, — резко сказала я, не успев смягчить тон, — почему играет со мной в чокнутые игры, вместо того чтобы прямо сказать: «Я Ромео»? Я же принимала его за другого!
Маэстро Липпи удивился.
— Но разве вы его не узнали?
— Нет! — Я горестно схватилась за голову. — Не узнала. Кстати, как и он меня.
— А что вы можете нам рассказать об этом парне? — спросила Дженис. — Многие знают, что он Ромео?
— Все, что мне известно, — пожал плечами маэстро Липп, — он не хочет называться Ромео. Его только родственники так зовут. Это большой секрет, не знаю почему. Он взял себе имя Алессандро Сантини…
Я судорожно втянула воздух:
— И вы с самого начала знали его имя? Почему же мне не сказали?
— Я был уверен, что вам это известно! — парировал маэстро. — Вы же Джульетта! Может, вам нужны очки?
— Извините, — перебила Дженис, потирая ссадину на локте. — А откуда вы знаете, что он Ромео?
Маэстро Липпи остолбенел:
— Я… я…
Дженис вытянула из упаковки новую полоску пластыря.
— Только не говорите, что знали его в прежней жизни.
— Нет, — нахмурился маэстро. — Я узнал его по фреске в палаццо Публике. А потом увидел у него на руке орла Марескотти… — Взяв меня за руку, он указал на внутреннюю сторону предплечья: — Вот здесь. Разве вы не замечали у него татуировку?
На несколько секунд я погрузилась в воспоминания и вновь оказалась в подвале палаццо Салимбени, куда пришла жаловаться, что меня кто-то преследует, и где старалась не обращать внимания на татуировку Алессандро. Даже когда я узнала, что это у него не просто сувенир с буйных весенних вылазок в Амстердам, в отличие от двусмысленных картинок на животе Дженис, мне не пришло в голову, что это готовый ответ на загадку. Я слишком увлеклась поисками дипломов и предков на стенах его кабинета, чтобы понять, что этот человек не выставляет свои добродетели в серебряных рамочках, а повсюду носит их с собой в той форме, которую они принимают.
— Ей не очки нужны, — заключила Дженис, потешаясь над моим приступом самоанализа и глазами в кучку, — а новая голова.
— Не подумайте, что я меняю тему, — сказала я, потянувшись за сумкой. — Но не могли бы вы нам
