— Так, хватит, — прошипела я, наконец. — Все флаги рассмотрела?
Вместо ответа Дженис просто вышла куда-то в другую комнату, оставив меня в одиночестве в моем полуспрятанном состоянии.
Я не сразу ее заметила: сестрица ходила вокруг крошечной часовни с горевшими на алтаре свечами и великолепными масляными картинами на каждой стене.
— Ух, ты! — восхитилась она, когда я подошла. — Как тебе такое оформление гостиной? Что они здесь делают? Гадают по внутренностям?
— Надеюсь, погадают по твоим! Тебе не кажется, что нам уже пора?
Не успела она придумать ответ понахальнее, послышались шаги. Спотыкаясь о ноги друг друга, мы вывалились из часовни и побежали прятаться в соседнюю комнату.
— Сюда! — Я втянула Дженис в угол за стеклянным шкафчиком с видавшими виды шлемами для верховой езды. Секунд через пять мимо нас прошла пожилая женщина со стопкой сложенной желтой одежды. За ней следовал мальчик лет восьми, сунув руки в карманы и насупившись. Женщина прошла через зал по своим делам, но мальчишка, как назло, остановился в десяти футах от места, где мы прятались, и уставился на старинные мечи на стене.
Дженис скорчила гримасу, но ни она, ни я не осмелились пошевелиться, не говоря уже о том, чтоб шептаться, притаившись в углу, как классические злоумышленники. К счастью, мальчишка был слишком занят шалостью, чтобы обращать внимание на что-то еще. Убедившись, что бабушка ушла, он снял с крюков рапиру и сделал пару фехтовальных выпадов — кстати, неплохих. Он был так поглощен своим незаконным предприятием, что не услышал шагов в соседней комнате.
— Нет-нет-нет! — загремел Алессандро, быстро подходя к мальчишке и отбирая у него рапиру. Но вместо того чтобы повесить ее обратно на стену, как поступил бы любой ответственный взрослый, он показал мальчишке правильное движение и вернул рапиру: — Тосса a te!
Клинок несколько раз мелькнул вперед-назад, пока, наконец, Алессандро не снял со стены вторую рапиру и не втянул пацана в дружеский поединок, который был прерван пронзительным женским голосом:
— Enrico! Dove sei?
В одно мгновение рапиры оказались на крюках, и когда в дверях материализовалась бабушка, Алессандро и мальчишка стояли с самым невинным видом, заложив руки за спину.
— А! — обрадованно воскликнула женщина при виде Алессандро и расцеловала его в обе щеки. — Ромео!
Она быстро заговорила по-итальянски, но у меня уши словно заложило ватой. Если бы не Дженис под боком, я бы, наверное, грохнулась, потому что ноги превратились в мягкое мороженое.
Алессандро был Ромео.
Ну, конечно, он Ромео! Как я раньше не поняла? Это же Музей контрады Орла! Отчего я не разглядела истину в глазах Малены?.. И в его глазах?
— Иисусе, Джулс! — беззвучно возмутилась Дженис, скорчив гримасу. — Держись, собери себя в кучу!
Но мне не за что было держаться. Все, что я знала об Алессандро, закружилось перед глазами как колесо рулетки, и я поняла, что в каждом разговоре ставила не на тот цвет.
Он не был Парисом, не был Салимбени, не был даже Нино. Он всегда был Ромео. Не Ромео-плейбоем в эльфийской шляпе, незваным гостем на вечеринках, но Ромео-изгнанником, с детства лишенным малой родины из-за сплетен и суеверий, который всю жизнь пытался стать кем-то другим. Ромео, говорил он, его соперник. У Ромео несчастливая рука, людям спокойнее считать его мертвым. Ромео не был человеком, которого я вроде бы успела узнать; он никогда не станет признаваться в любви рифмованными куплетами. Но с другой стороны, Ромео захаживал к маэстро Липпи на поздний бокал вина и подолгу смотрел на портрет Джульетты Толомеи. Это значило для меня больше, чем самые изысканные мадригалы.
Но отчего он не сказал мне всей правды? Я столько раз расспрашивала его о Ромео, но всякий раз он отвечал, словно речь шла о ком-то другом, которого мне отнюдь не следовало знать.
Я отчего-то вспомнила, как он показал мне пулю на кожаном шнурке, висевшую у него на шее, а Пеппо, лежа на больничной койке, рассказывал, что Ромео считают погибшим. Я отчетливо вспомнила лицо Алессандро, когда Пеппо назвал Ромео незаконнорожденным. Лишь теперь мне стал понятен его гнев в адрес Толомеи, которые, не зная его настоящего имени, с удовольствием третировали Алессандро как одного из Салимбени и, соответственно, кровного врага.
Как и я.
Когда комната, наконец, опустела — бабушка с Энрико вышли в одну дверь, Алессандро — в другую, — Дженис встряхнула меня за плечи, сверкнув глазами:
— Ты придешь в себя или нет!
Но это было свыше моих сил.
— Ромео! — простонала я, схватившись за голову. — Как он может быть Ромео? Какая я дура!
— Большая, но это давно не новость, — нелюбезно ответила Дженис. — Откуда нам знать, что он настоящий Ромео? Может, он Алессандро Ромео? Кстати, очень распространенное итальянское имя. А если даже он тот самый Ромео, это ничего не меняет — он по-прежнему в сговоре с Салимбени. Именно он распотрошил твой гостиничный номер!
Я несколько раз с трудом сглотнула.
— Слушай, мне что-то нехорошо.
— Ну, так пошли на свежий воздух. — Дженис за руку потащила меня туда, где, как ей казалось, находится выход из музея.
Однако мы попали в другой зал с частью экспозиции, которую еще не видели. Это была слабо освещенная комната с очень старыми, вытертыми палио на стенах, заключенными в стеклянные шкафы, похожие на гробы. Зал походил на средневековую усыпальницу; прямо в стене начиналась крутая лестница с потемневшими каменными ступенями, которая вела куда-то вниз, под землю.
— А там что? — прошептала Дженис, вытянув шею.
— Даже не мечтай! — Я вдруг сразу пришла в себя. — Я не хочу оказаться запертой в какой-нибудь темнице!
Но фортуна благоволила наглости моей сестрицы, а не моей панике, потому что в следующую секунду мы снова услышали голоса, приближавшиеся, казалось, со всех сторон. Задохнувшись от страха быть обнаруженными, мы скатились с лестницы, притаившись у нижней ступеньки. Шаги приближались и, в конце концов, остановились у нас над головой.
— О нет! — прошептала я, прежде чем Дженис зажала мне рот. — Это он!
Мы посмотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. Сейчас, когда мы буквально сидели на корточках в подвале Алессандро, даже Дженис явно не прельщала перспектива встречи.
Зажегся свет, и мы увидели Алессандро, который сделал несколько шагов по лестнице и остановился.
— Ciao, Alessio, come stai? — услышали мы и страшно обрадовались, что наше унижение откладывается, хотя бы на несколько минут.
В панике оглядевшись, мы увидели, что, как я и предсказывала, попали в настоящую ловушку в подземном тупике. Кроме трех зияющих провалов в стене, этих открытых черных ртов древнего акведука Боттини, идти было некуда, разве что вверх по лестнице, мимо Алессандро. Но любую попытку войти в катакомбы надежно пресекали черные решетчатые двери с замками.
Однако Толомеи не знают слова «нельзя». Ощетинившись при мысли о безвыходной ловушке, мы одновременно вскочили на ноги и принялись ощупывать решетки дрожащими пальцами. Я в основном проверяла, нельзя ли нам протиснуться между прутьями, если очень постараемся, а Дженис опытной рукой трясла каждую петлю и задвижку, отказываясь верить, что решетки нельзя как-нибудь открыть. По ее представлениям, в каждой стене есть своя дверь, к каждой двери есть свой ключик. Все, что требуется, — получше присмотреться.
— Нет! — бешено замахала она мне. Третья и последняя решетка легко открылась, как обычная дверь, даже без малейшего скрипа. — Пошли!
Мы прошли по коридору, насколько позволяло освещение подвала, и на ощупь сделали еще несколько
