нагнулся, чтобы получше разглядеть травму, которую его племянник получил во время землетрясения: рука в паре мест сломана, но ничего, кость должна хорошо срастись. Гораздо сильнее Суареса насторожило поведение моего друга. Лишь бы только не сотрясение мозга? подумал тогда Суарес. Фабиан, похоже, не понимал, что рядом с ним находится дядя, и с глуповатой улыбкой продолжал таращиться на небо. Подобного выражения лица Суарес у племянника раньше не замечал.
Что касается самого Фабиана, то с ним все было в полном порядке. Он махал матери сломанной рукой, и в эти мгновения для него в мире больше ничего не существовало.
Как я уже сказал, все происходило примерно таким образом.
На тот момент я еще не представлял себе полного драматизма случившегося. Лишь когда мы после пасхальных каникул вернулись в школу и Фабиан с видом триумфатора появился в классе с гипсом на правой руке, история приобрела более конкретные очертания. Популярность, обретенная в результате столь эффектного ранения, в надлежащих обстоятельствах может стать достойной уважения, и Фабиан использовал сложившуюся конъюнктуру на полную катушку.
Мать довезла меня до школы, и я направился в класс, мысленно готовя для пересказа Фабиану – и всем остальным, кто пожелает меня выслушать – мужественную адаптацию моей версии знакомства с дочерью французского поставщика цветов, однако моментально лишился всех козырей, даже не успев вступить в игру. В коридоре меня тут же захватила в плен Верена Эрмес, выболтав последнюю новость.
– Ты еще не видел Фабиана? – настойчиво спросила она.
– Пока нет.
Похоже, мой ответ ее несказанно обрадовал. Многочисленные сережки Верены радостно звякнули, а когда она сама заговорщически склонилась ко мне, меня густой волной обдал запах ее духов.
– С ним случилось ужасное несчастье. Фабиан оказался в самом эпицентре землетрясения и сломал руку, спасая маленькую девочку, которую могла насмерть затоптать обезумевшая толпа.
– Звучит как героический поступок, – ответил я.
– Фабиан такой крутой парень, – высказала свое мнение Верена. – Вот только отказывается распространяться о том, что и как. Слова из него не вытянешь. Вы ведь с ним дружите, верно?
– Я попытаюсь выведать у него подробности, – пообещал я вслед волне крашеных волос, когда Верена развернулась на сто восемьдесят градусов и метнулась в классную комнату.
Фабиан сидел в центре кучки восхищенных слушателей, жестикулируя рукой, закованной в гипс, на котором отдельные его поклонники и поклонницы пытались оставить автограф. Когда я подошел ближе, то увидел, что Верена толстым красным маркером уже успела накарябать свое имя на самом престижном участке гипса.
– Я слышал, ты не хочешь ни о чем рассказывать, – заметил я.
– Это точно, – согласился Фабиан. – Не хочется пробуждать в памяти неприятные воспоминания. Ну ладно, заткнитесь и послушайте. Андреа, спасибо, у тебя прекрасная подпись. Так вот, друзья мои, если вы проследуете вместе со мной в кабинет анатомии, то я покажу вам на учебном скелете те места, где у меня перелом. Костей две, одна называется лучевая, а другая локтевая. Моя локтевая кость сломана в двух местах – здесь и вот здесь. Небольшой осколок кости навсегда останется в мягких тканях как напоминание о цене, которую приходится платить за героический поступок. Прошу вас сдержать слезы, уважаемые дамы. Вы знаете, что я сделал бы подобное ради любой из вас. Просто некоторым людям удается оказаться в нужном месте в нужное время…
3
В отличие от дома Суареса квартира моих родителей меньше всего располагала к разного рода авантюрам. Поэтому когда Фабиан приезжал ко мне в гости, то большую часть уик-энда мы проводили в спортивном клубе – недоступном для посторонних заведении в Новом городе, где иностранцы могли свободно плескаться в глубоком бассейне, расположенном на крыше одного из высотных зданий. Там же можно было заниматься аэробикой или, что происходило чаще всего, лакомиться слегка обжаренными на решетке бутербродами с сыром, потягивая «кампари» с содовой.
Мы с Фабианом обычно совершали туда разбойничьи набеги, отравляя спокойную жизнь тамошним завсегдатаям: открыто оценивали физические достоинства их дочерей в бикини, мешая игрокам, толкались в кегельбане или предпринимали изощренные коллективные прыжки в воду. В это время моя мать честно орошала потом покрытие теннисного корта, тогда как отец вел вежливые разговоры с коллегами в стенах библиотеки – никоим образом не способной сравниться с библиотекой Суареса. Эта библиотека отвечала своему названию лишь на том основании, что имела деревянную обшивку стен, пару выцветших на солнце книжек в бумажной обложке, лежащую на столе подшивку «Геральд трибьюн» и, смею с уверенностью предположить, что в ее стенах ни разу не прозвучало хотя бы одно интересное слово. В ту пору родители казались мне настолько удручающе предсказуемыми людьми, что я отказывался понять, почему Фабиан порой так страстно желал иметь отца и мать. Видимо, я был настолько наивен, что, ослепленный внешним блеском его жизни, не замечал или отказывался замечать ее неприглядную изнанку.
В те выходные мы с Фабианом собрались в спортивный клуб, однако в последнюю минуту поход пришлось отменить. Рука у моего друга была сломана, а какой-то запасной план на случай непредвиденных обстоятельств у нас отсутствовал. Признаться, меня это несказанно обрадовало, поскольку лишало Фабиана возможности отколоть его новейший и в высшей степени идиотский фокус. Трюк этот заключался в следующем: используя то, что он называл «отрицательной плавучестью», Фабиан опускался на
На следующей неделе мы с ним тоже практически не виделись. В принципе мы оба довольно спокойно относились к тому, что иногда были вынуждены расставаться, и я наивно предполагал, что не вижу моего друга из-за того, что он пожинает сладостные плоды своей новой героической репутации. Однако лишь позднее мне открылась истинная причина: почти всю неделю Фабиан провел в одиночестве, пытаясь совладать с волнующими приключениями, в которые пускалось его воображение, а тем временем в его сознании укоренялась собственная версия того, что случилось с ним во время пасхального шествия.
В свою защиту скажу, что дома у меня возникли собственные проблемы. Чудовищная угроза, маячившая в тени долгие месяцы, на которую я изо всех сил старался не обращать внимания, неожиданно появилась на свет, и всю свою энергию я вынужден был употребить на некие срочные хитроумные действия.
Кризисная ситуация возникла однажды вечером, когда мать забрала меня из школы. Независимо от настроения, моя родительница имела привычку гнать свой японского производства джип как какой-нибудь подвыпивший лихач-водитель. Однако в тот вечер, когда мы с грохотом выехали из ворот школы, мне показалось, что она пытается раз и навсегда преодолеть нудное земное притяжение Нового Кито и вывести нас на борту изделия автомобильной промышленности Страны восходящего солнца на околоземную орбиту. Мне следовало бы с самого начала обратить внимание, что мать сильно нервничает, и по возможности смягчить ситуацию, однако в те минуты я проявил непроходимую душевную близорукость.
Я еще в самом начале нашего путешествия принялся пересказывать ей то, что узнал сегодня на уроке истории. Нам поведали о знаменитой встрече Сан-Мартина и Боливара, состоявшейся в 1822 году в Гуаякиле, после которой Сан-Мартин без какой-то видимой причины согласился скромно отойти в сторону и уступил Боливару место в истории, позволив ему стать великим освободителем Южной Америки. Обычно я не рассказывал родителям о том, что мы изучали в школе, да и вообще проявлял не слишком большой интерес к истории, однако время от времени что-то вызывало во мне любопытство. В свое время здесь, в Эквадоре, случилось событие, определившее судьбу целого континента, – интереснейшая история, причем по ряду причин. До сих пор никто точно не знает, что именно произошло на этой легендарной встрече или почему Сан-Мартин, чьи заслуги в освобождении Южной Америки явно перевешивали заслуги других полководцев, столь покорно уступил место Боливару, чтобы тот остался в памяти людей человеком, принесшим свободу континенту. В общем, история в духе тех, что я читал в разных там хрестоматиях об
