– И тебе совсем неинтересно увидеть сына?
– А как я смогу смотреть ему в глаза, по-твоему? – рассердился он. – Знаешь, я все осознаю, но… Нина, неужто ты забыла, что такое любовь, страсть, наконец? Нина, ну прояви великодушие, мы с тобой уже немолоды, и я знаю, что у тебя тоже роман… Вероятно, есть женщина, которой ты тоже перебегаешь дорогу…
Нина Михайловна вспыхнула:
– Но она не моя дочь!
– Нина, Ниночка, что с тобой? Отбрось эти мещанские предрассудки, к великому сожалению, ты была права, что Алешка… в известной степени абстракция для меня, так уж сложилось… Но и я для него тоже… Туся… она…
– Не говори мне об этом, я не могу… Это чудовищно! И ты хочешь, чтобы я помогла тебе ее найти? Для чего, скажи на милость?
– Я женюсь на ней. Нина, ты не думай, если ты сохранишь эту тайну, Алексей ничего не узнает, я увезу ее далеко отсюда, у меня теперь другая фамилия, никто и никогда не узнает… Она говорила, что он ей изменяет, так, может, для всех так будет лучше? Нина, где она?
– Я не знаю.
На его лице отразилась такая мука, что ей стало его жалко.
– Я правда не знаю, – смягчилась она. – Мы с Алешкой искали ее… Но не нашли.
– И смирились, да?
– Я хотела, чтобы Лешик нанял детектива, но он не стал…
– Ему на нее наплевать!
– Неправда. Просто он чувствует, что она его бросила. Только не знает, ради кого. Его счастье. А ты сломал ей жизнь. Вот так вот, Кирюша.
– Я должен ее найти. Я сам найму детектива.
– Нет!
– Почему? Ты не можешь мне запретить!
– Но я могу тебя попросить и, учитывая то, что произошло… Лешка заметная фигура в Москве, и если станет известно…
– А если с ней что-то случилось?
– Вряд ли с ней может еще случиться что-то хуже того, что уже случилось. Она хороший, совестливый человек, и перенести подобное ей будет сложно. Надо оставить ее в покое.
– Немыслимо. Это просто немыслимо. У тебя есть что-нибудь выпить?
– Коньяк пойдет?
– Пойдет.
Нина Михайловна достала из холодильника бутылку коньяка.
– Нина, кто же держит коньяк в холодильнике? – скривился он. – Это кощунство.
– Тебе ли говорить о кощунстве?
– Не будь дурой, – взорвался он. – Ладно, я пойду, нам не понять друг друга.
– Да уж, действительно, иди. Знаешь, я почему-то считала, что когда-нибудь, на старости лет, ты объявишься, захочешь увидеть сына и сможешь им гордиться…
– Я и хотел! Я пришел тогда, в день твоего рождения, чтобы увидеть тебя и сына… А встретил Тусю… Значит, не судьба… ну, я пойду!
– Подожди…
Он удивленно взглянул на нее.
– Ты где был все эти годы и почему сменил фамилию? Ты нарушил закон?
Он усмехнулся:
– Нет, я не нарушал закон… Просто я… Но, впрочем, это долгая история. Прощай, Нина. Я оставлю тебе свою визитку, так, на всякий случай. Если ты что-то узнаешь о… ней и у тебя хватит великодушия, позвони…
Он быстро оделся и ушел.
На улице мело. В свете фонарей переулок выглядел совсем как в детстве. В соседней подворотне целовалась юная парочка. Прошла группка парней, в их речи не было ни одного цензурного слова. Он поморщился, хотя отнюдь не был ханжой, просто в устах этих юнцов мат звучал непереносимо даже для видавшего виды пожилого мужика. Но тут же он вдруг блаженно улыбнулся. Давно я не слышал мата… И вообще, его как ребенка удивляло, что все вокруг говорят по-русски. Я должен ее найти. И до конца дней своих, пусть и в Провансе, говорить на родном языке, это такое блаженство… На него вдруг снизошло успокоение. Мне уже много лет, под шестьдесят, но это еще далеко не конец. Даже в этом возрасте что-то хорошее случается впервые. Я полюбил… Да, впервые, по-настоящему… оказывается, никогда не поздно. И пусть я снохач… Пусть это непристойно, предосудительно… Он пытался подобрать другие русские синонимы, но в голову лезли португальские, английские, даже французские… Черт знает что, с веселой злостью подумал он. Я забываю родной язык… Плохо, нехорошо, отвратительно, мерзко, гнусно, погано, ужасно, чудовищно… Словно открылись шлюзы, и синонимы хлынули потоком. Подло, нечистоплотно, омерзительно. Он шел и буквально захлебывался в потоке этих осуждающих слов, снег бил в лицо, он слизывал его с губ и чувствовал себя пьяным и счастливым. Я найду ее во что бы то ни стало, я упрошу, умолю, уговорю, уболтаю, заставлю, наконец, выйти за меня. Она ведь тоже любит меня, и никуда ей от меня не деться, она просто очень зажата, она хорошо усвоила правила приличия, она точно знает, что хорошо и что плохо. Крошка сын к отцу пришел… Нет, про сына не будем! Моя маленькая балерина… Еще не моя? Да нет, моя, со всеми потрохами, я убежден в этом. Надо только ее найти, но как? Найду, придумаю что-нибудь… Я же ее люблю… Как странно, никогда в жизни я не говорил себе: я люблю эту женщину. Никогда. И вот дожил… Но ведь дожил же! А какие там синонимы есть? Люблю, обожаю, боготворю, преклоняюсь… Нет, это неверно… Я не преклоняюсь перед ней и не ощущаю никакого превосходства. Я просто люблю ее. И она меня. Мы на равных, и это такое счастье… Как снег, как поток русских слов, как вот этот пожилой человек, вышедший в такую погоду с собакой. А собака-то обычная русская дворняжка… Симпатичная, хвост, кренделем… Туся спрашивала про собаку, вот такую и заведем. Надо подобрать на улице бездомную дворнягу и увезти ее с собой в Прованс, пусть московская дворняга тоже будет счастлива!
Глава вторая
У разбитого корыта
Артишоки не закажешь…
Нина Михайловна в изнеможении сидела на стуле посреди комнаты. Эта тайна, которую надо во что бы то ни стало сохранить, наполняла ее ужасом. Бедный Лешик! Если он узнает… Но от кого он может узнать? От меня – никогда. От Туськи – вряд ли. Больше, кажется, никто не знает. Но как трудно эту тайну хранить. А поделиться все равно не с кем. Закадычная надежная подруга Рая умерла несколько лет назад, и с тех пор ближе Туськи у меня никого не было. Мстиславу Сергеевичу рассказать, вероятно, можно, и он не разболтает, однако в ответ тут же расскажет сам какую-нибудь похожую историю. Он не очень умеет слушать. При первой же ассоциации, которая возникает у него в мозгу, он начнет с нетерпением ждать окончания моего рассказа, не очень-то даже и вслушиваясь, чтобы приступить к своему. Ах, как мало осталось людей, способных вести диалог, каждый слышит только себя. Вот Туська умела слушать. В ее глаза всегда читалось неподдельное сочувствие, заинтересованность. А Лешка слушать совсем не умеет. И, наверное, начни я рассказывать ему об отце, он махнет рукой и скажет: «Кончай, мать, эту бодягу. Я уж лет тридцать как смирился с тем, что я безотцовщина, так что не надо разводить трагедии по этому поводу. У меня вместо папаши был дед, чем плохо? А вот ты в курсе, что…» – и дальше последуют рассказы о политике, криминале, о зажиме свободы слова, о чем угодно, только не о том, что волнует тебя в данный конкретный момент. Вот от дочери, наверное, можно было бы дождаться большего понимания. Я считала Туську своей дочкой и подружкой… И даже, как ни стыдно в этом признаться, она куда ближе мне, чем собственный сын. Бедная, каково же ей было узнать, что мужик, с которым она спуталась, ее свекор… И все-таки куда она могла деваться? Тут Нину Михайловну посетила одна идея. Интересно, а в Питер Лешка звонил? Там ведь у нее живет подруга Надя!
– Алло, Лешик, это я!
